Бесконечность любви, бесконечность печали
Шрифт:
После той встречи в парке Лера Семена не видела. А спустя неделю выяснилось, что она беременна. Вроде предохранялась, считала безопасные дни - и вот на тебе! Как специально! Что теперь делать?
Но шок сменился надеждой: надо сообщить об этом Губерманам! Вдруг беременность все изменит? Вдруг они расчувствуются, пришлют вызов? Перебрав в памяти всех, кто мог бы ей помочь, она отправилась к гинекологу, родственнице уехавшего семейства, и после осмотра попросила сообщить им: ждет ребенка от Семена. Та, растерявшись, пообещала, однако потом лишь разводила руками: увы, связи пока нет. Хотя что-то подсказывало
Меж тем время поджимало, уже ждала работа по распределению. Следовало срочно определиться: или избавляться от беременности, или ждать у моря погоды в надежде, что папашка и его родственники когда-нибудь о них вспомнят.
Растить ребенка одной? Нет уж... Сволочи! Не нужен ей их ребенок, она его уже ненавидит! Ничего... Придет время, и они об этом пожалеют.
Но пока предстоял аборт, и задачей номер один было найти опытного и не болтливого доктора. Лишней молвы ей, естественно, не хотелось, слишком многие могли упрекнуть: разве мы тебя не предупреждали? Так что пришлось снова идти на прием к родственнице Губерманов. Та, казалось, вздохнула с облегчением и пообещала все сделать наилучшим образом.
Спустя неделю Гаркалина, глотая слезы, тряслась в рейсовом автобусе, направляясь в очередной в ее жизни захолустный районный центр и, как молитву, шептала: придет час - отомщу! Жестоко.
И вот совсем недавно ей посчастливилось отомстить за свое унижение хоть кому-то из Губерманов. И снова как бы случайно все вышло. В списке студентов-практикантов она наткнулась на знакомую фамилию. Проверила - так и есть, внук гинеколога, которая когда-то делала ей аборт.
Дальнейшее было делом техники и личных связей. В итоге молодой человек на три года отправился по распределению в самую что ни есть чернобыльскую зону.
Вот так-то!..
«...И с какого такого перепугу наверху решили устроить проверку?
– от приятных воспоминаний гнев Лежнивец поугас, позволив переключиться на другое.
– Как бы то ни было, придется подготовиться. К чему могут прицепиться? По платным услугам больница едва ли не на лучшем счету, серьезных жалоб за последний год не было. С дисциплиной, конечно, всякое случается - коллектив большой, за всеми не уследишь. Но и соответствующая работа проводится. Накануне Нового года уволили по статье одного политически неблагонадежного доктора: специалист хороший, но ходил на митинги, а еще мог выпить. И чтобы все выглядело правдоподобно, под лозунгом «Пьянству - бой!» уволили еще и медсестру, отмечавшую день рождения в сестринской.
Впрочем, дисциплина - не зона ответственности начмеда. Для этого есть отдел кадров, главврач. Начмед отвечает за организацию лечебного процесса.
«Так... Надо припомнить, не случалось ли каких-либо инцидентов, - подтянула она к себе один из журналов, хотя и без того знала: там все в порядке, экстраординарных случаев за прошлый год не зафиксировано. Мелких недоразумений, конечно, хватает, но как же без них? А вдруг кто свежую жалобу накатал?
– осенила догадка.
– Надо поспрашивать насчет конфликтов в мое отсутствие...»
Лежнивец считала себя хорошим начмедом. Скрыть или утаить от нее что-то практически невозможно. А ведь стать таким
«Хочешь чего-то достичь в карьере - держи руку на пульсе!» -стало ее девизом.
И здесь все средства хороши: интриги, метод кнута и пряника. Действуй она иначе, не сумела бы завести практически во всех отделениях глаза и уши, не держала бы всех в кулаке. А так - в прошлом году ее даже грамотой наградили на День медицинского работника. И не абы какой, а от горисполкома. Вот после этого и пошли слухи о ее возможном повышении.
Положа руку на сердце, и грамота, и слухи не были случайными. Помог один вовремя появившийся в ее судьбе человек, благодаря которому она сейчас и занимала такую должность...
Вадим так и не смог включиться в работу. Вроде ничего не отвлекало - телефоны молчали, Зина за дверью вела себя тихо, как мышка. Лишь изредка доносился стук ее каблучков. Но думать о деле не получалось - голова тяжелая и пустая. И если поначалу усилием воли он еще мог заставить себя хоть что-то сделать - прочитать почту, проверить цифры, то вскоре, безрезультатно пытаясь осмыслить очередную запись, понял: теперь он и на это неспособен. И сразу закончилась даже видимость работы. Спрятав в стол номер телефона Валерии, он словно заблокировал там и остальное.
Выдвинув ящик, Ладышев достал листок с цифрами, долго на него смотрел, затем взял телефон, занес номер в контакты, задержал взгляд на дисплее...
Нет, не будет звонить. Не хочется. Не это сейчас для него главное. Надо себя как-то встряхнуть, заставить работать.
Отложив телефон, он приоткрыл створку окна и закурил.
Разница между температурой на улице и в кабинете была значительная, и тепло сразу уступило хлынувшему внутрь потоку ледяного воздуха, мгновенно вошедшего в противостояние с системой отопления. Вадиму даже показалось - он видит эту борьбу холода и тепла. Первый врывался в открытое окно, опускался вниз, расстилаясь по полу, и уже оттуда, дождавшись подкрепления, медленно поднимался вверх, вытесняя невидимой мощью сдававшее позиции растерявшееся тепло.
Когда атака холода добралась и до него, Ладышев быстро загасил сигарету.
«Минус двадцать пять, не меньше, - прикинул он, поежившись, и захлопнул створку.
– К ночи, как и обещали, снова будет под тридцать... А Катя без шубы...» - напомнила о себе совесть.
На секунду задержав взгляд на небесно-голубой дымке, сквозь которую пробивались солнечные лучи, он вернулся в кресло, оживил успевший уснуть ноутбук и открыл на рабочем столе заветную папку, в которой хранил Катины стихи.
В отличие от матери, он никогда не считал себя любителем поэзии. Более того, до прошлого дня рождения, когда ему впервые в жизни посвятили стихи, он с трудом мог вспомнить, когда и где читал или слушал их в последний раз. Тогда он был приятно удивлен, не более.
Другое дело - состояние, когда чуть позже периодически стал получать стихи по почте и читать по утрам в кабинете: каждая строчка, каждое слово переполняли душу теплом и нежностью, от избытка чувств перехватывало дыхание.