Бесконечность любви, бесконечность печали
Шрифт:
«Аппарат ИВЛ!» - сообразил он и от неожиданности резко дернулся.
– Ну-ну!
– Заяц обеими руками буквально пригвоздил его плечи к кровати.
– Всему свое время! А пока, извини, тебе лучше спать, -вздохнул он, обернулся, приказал кому-то: - Добавь...
Еще мгновение - и едва проклюнувшееся сознание стало медленно уплывать...
– ...Пора просыпаться, - снова донесся голос Зайца - глухо, словно из другой галактики.
Кто-то легонько тряхнул Вадима за плечо, и он послушно открыл глаза.
– Ну теперь привет!
– усмехнулся Андрей.
– Возвращенец... Напугал ты меня - никогда в жизни так не дрейфил! Вот встанешь на ноги - отметелю по первое число! От всей души. Или... ладно, так и быть, прощаю. Лучше полежи пока тихонько еще несколько часиков, приди в себя. Вернусь из операционной и, если будешь вести себя прилично, отключим аппарат. Все понял?
– внимательно заглянул он в глаза пациенту.
Вадим кивнул, хотя в просветлевшей голове не было ответов на главные вопросы. Как он сюда попал? Почему аппарат ИВЛ? Реанимация?
– Да, друг, реанимация, - прочитал Андрей его вопросительный взгляд.
– Как ты здесь оказался?.. Для меня важнее - когда я тебя отсюда выпущу. Пневмония у тебя, легочная недостаточность. То ли грипп осложнение дал, то ли что другое - пусть это инфекционисты с пульмонологами решают. Хочешь знать, сколько ты здесь валяешься? Шестые сутки пошли. Угу, - подтвердил он, заметив недоуменно сведенные брови Вадима.
– Хотел бы пошутить по этому поводу, да нет таких слов в моем лексиконе, - и, коснувшись ладони больного, попросил: - Сожми мою руку... Вполне, есть контакт!
– Заяц остался доволен результатом, приподнял изголовье кровати и проворчал: - Даст Бог, к вечеру экстубируем... Ладно, отдыхай пока, а я - в операционную. Только Нине Георгиевне отзво-шось, обрадую. Инструкций тебе давать нет смысла - сам доктор и понимаешь, что нужно делать, а что пока рановато... Лариса, в четыре глаза!
– дал он указание медсестре за спиной, которую Ла-дышев заметил только сейчас.
– И подкорми его...
«Шестые сутки? В реанимации?
– закрыв глаза, попытался осмыслить Вадим.
– Не может быть... Помню, как заболел... Зину помню, Поляченко... Леру...
– старательно восстанавливал он в памяти события.
– Катю... Катя! Я ее нашел!
– пронзила радостная мысль.
– Катя... Генрих... Там был Генрих... С Катей... Розы на снегу... Ребенок... Не мой, Генриха, - остро кольнуло еще одно воспоминание.
– Мой ребенок умер... У меня был сын...»
На душе стало горько, да так, что захотелось плакать. Но сил на слезы у истощенного организма не нашлось...
– Кашляй!.. Еще... И еще!.. Вот молодец!
– искренне порадовался за пациента Заяц, вытер ему рот и подбородок марлей.
– Как дышится? Тяжело?
– Нормально... Как... мама?
– с трудом выговорил непослушными губами Вадим.
– Мама у тебя - молоток! Железобетонная. Пока ты валялся тут без сознания, у нее даже давление нормализовалось. Предельная концентрация организма в трудные минуты.
– Я ее искал, - вспомнил Ладышеви фантастические полеты во сне, как теперь понимал, медикаментозном.
– Ну, когда там был, - показал он глазами вверх, уловив настороженность на лице Андрея.
– А-а-а...
– Если что - я рядом. Лариса...
– Поняла, Андрей Степанович...
– ...Ну как он?
– негромко спросил у медсестры остановившийся рядом с кроватью Заяц.
– Спит и слезы текут, - почти прошептала та.
– Посмотрите, - и она осторожно промокнула тампоном сбегавшую по щеке Вадима слезу.
– Пусть спит, - прислушавшись к дыханию друга, Андрей глянул на мониторы и блегченно выдохнул: - Пошел на поправку... И что плачет, тоже хорошо. Ожил, значит... Ты посиди с ним еще, пока я остальных обойду.
– Андрей Степанович, давайте лучше вы здесь останьтесь, а я их посмотрю. Которые сутки на ногах без сна, - посочувствовала медсестра.
– Отгулами заберу. После свадьбы понадобятся, - попытался улыбнуться Заяц.
Но улыбка получилась кривой, вымученной - мышцы лица отказались слушаться: то ли атрофировались за последние напряженные дни, то ли занемели, как от инъекции токсина. Поняв это, Заяц отвернул лицо.
– Следи за дыханием, - напомнил он и скрылся за стеклянной перегородкой...
Катя вернулась в палату, легла на кровать и закусила уголок подушки. Где-то там, в кабинете заведующей отделением, в это время решалось, быть или не быть ее ребенку
Насколько отразился на развитии плода предварительный диагноз «аборт в ходу», с которым она поступила десять дней назад и который, к счастью, удалось остановить, не мог сказать никто. Катя понимала: против ее огромного желания сохранить малыша могут встать неоспоримые медицинские доводы. От этого становилось страшно. А пока в ожидании вердикта доктора, которому она верила и на профессионализм и опыт которого надеялась, оставалось только думать о хорошем.
«Хочешь сохранить ребенка - никаких отрицательных мыслей, - как молитву повторяла она слова, сказанные ей в первый день Радой Александровной.
– Замри, заморозь эмоции. Лежать, ноги на специальную подушку! Не вставать даже по нужде, медсестру зови. Минимум разговоров по телефону. И спать, спать».
И Катя снова, как и в первый раз, попав на сохранение, не смела ослушаться. Спала, оставив телефон без звука, перезванивала только тем, кому считала нужным, и почти не вставала. Но два дня назад постельный режим смягчили, доктор даже разрешила прогуливаться по палате, но в коридор лишний раз выходить запретила, чтобы избежать общения с другими больными: грипп, карантин. Так что на УЗИ на другой этаж Проскурина отправилась с маской на лице.
От этого УЗИ зависело многое, но, как ни пыталась Катя хоть что-то прочитать по лицу доктора во время исследования, ничего у нее не получалось: никаких эмоций, никаких изменений мимики. Рада Александровна была верна себе: спокойна, уравновешенна, немногословна.
– Одним могу порадовать: плод жив, - наконец произнесла она и, как показалось Кате, облегченно выдохнула.
– Но вопросы есть... Возвращайся в палату, об остальном после поговорим. Скоро зай-ДУ-