Бессонница

Крон Александр Александрович

Мы уже одеты и можем идти. Но я все-таки спрашиваю - из-за чего? Алексей чешет в затылке.

–  Это длинный разговор. Из-за всего. Стоит нам посмотреть друг на друга - и наши организмы начинают вырабатывать антитела. И вот парадокс: он уже тут многих подмял и пошустрее меня, а со мной ничего поделать не может.

–  Почему?

–  Потому что мне от него ничего не надо. Что он может? Прогнать? Я лицо выборное и облеченное. Отобрать мотоцикл? Вся общественная работа станет. Опять же, уйду я - Илья тоже со мной уйдет. Воленс-ноленс, хошь не хошь, а приходится меня терпеть.

–  Илья-то ему зачем?

Алешка вздыхает.

–  Об Илье -

особый разговор.

–  Задаешь загадки?

–  Не загадки, а... Слушай, Леха. Мы с тобой не виделись лет семь, говорят, за это время в человеческом организме сменяются все клетки, а ты хочешь, чтоб я тебе в двух словах... Ты надолго к нам?

–  Не знаю. Дня на два.

–  Колоссально! А с какой целью, если не тайна?

–  Тебе как - в двух словах?

Алешка фыркает.

–  Ладно, Олег, - говорит он уже серьезно. - Завтра у вас начнутся переговоры на высшем уровне, но если ты не разучился вставать пораньше, мы с тобой еще обменяемся полезной информацией.

В Дусиной резиденции нас ожидает вкусно пахнущий березовым углем самовар и накрытый стол. Я ахаю: редиска и зеленый лук в сметане, свежий творог, мед и дымящаяся вареная говядина на деревянном блюде - все то, чего жаждет моя измученная городской цивилизацией душа. Посреди стола заткнутая чистой тряпочкой темно-зеленая бутылка. Поймав мой взгляд, Дуся вспыхивает:

–  Уж извините. Это местное...

Мы с Алешкой наваливаемся на еду, и я с удовольствием отмечаю: у Беты тоже прорезался аппетит. От "местного" мы отказываемся и согреваемся чаем.

В сенцах шуршанье и грохот, кто-то снимает дождевик и сбрасывает сапоги. Через минуту появляется маленький человек в туго подпоясанном ватнике, белоголовый, с белыми, по-солдатски подкрученными усами, и хотя по росту он скорее человечек, чем человечище, я сразу догадываюсь, что это Алешкин тесть. Мал он не потому, что ссохся или сгорбился, вид у него молодцеватый, яркая синева глаз не разбавлена старческими белилами. Завидев новых людей, он с достоинством представляется: "Лихачев Владимир Степанович" - и отправляется мыть руки. Вернувшись, присаживается к столу, но от еды отказывается.

–  Выпей стопочку, тестюшка, - говорит Алексей. - Для сугреву.

–  Не хочу. - Голос у тестя совсем не стариковский, а скорее мальчишеский. - Грелся уже.

–  Поднесли?

–  Директор поднес какого-то шнапсу. На манер трофейного. Чувствуй, говорит, это шотландская виска.

–  Хороша?

–  Градус есть. А в чем сласть - не разобрал. Я ведь не шотландец.

Владимир Степанович сердится, но так забавно, что все улыбаются.

–  Что больно гневен, тестюшка? - любопытствует Алексей.

–  С чего ты взял? - вскидывается старик.

–  Мне-то не ври...

Несколько секунд Владимир Степанович смотрит на нас с Бетой, потом переводит глаза на дочь. Получив какое-то видимое только ему подтверждение, делает непередаваемый жест.

–  Ладно. Налей.

Выпив, он аккуратно вытирает губы, закусывает редиской и наконец признается:

–  С директором полаялся.

–  Из-за чего?

–  Из-за всего. Я егерь, стало быть, на охоте хозяин. Не знаешь порядков, слушай, что егерь скажет. Так он же директор! С самим-то грех один, а те двое еще хуже. Ружья дорогие, зауэровские, зависть берет глядеть, а стрелять ни один не может. Загнали олешка, а на кой ляд его гонять? Ты его помани, он сам к тебе подойдет. А как зачали по нему палить - ох! Свезли бы лучше на бойню, там и то более гуманный подход. И сразу же в Дом с рогами пировать.

Николай Митрофанович говорит: Володька, мы тут о делах потолкуем, а ты покуда поджарь нам язык и печень по-охотницки, знаешь как?

–  Володька? - переспрашивает Бета. Тон такой: я не ослышалась?

–  Точно так, Володька, - хмуро подтверждает старик. - Моду взял: при людях Володькой звать. Вроде шутка. Раз пошутил - я смолчал. Надо бы сказать: постыдись, Николай Митрофанович, я тебе в отцы гожусь, какой я тебе Володька... А как скажешь? Ах вон вы как заговорили? А не угодно ли вам в уважение ваших преклонных лет на заслуженный отдых? На ногу вы еще легки, а вот шутки понимать разучились. Годы-то и впрямь не маленькие. А для меня, уважаемая, - он обращается почему-то к Бете, - это хуже смерти, я природный егерь, меня из лесу прогнать, все едино что рыбу из воды вытащить...

–  Ладно плакаться-то, - грубо говорит Алешка, но я по морде вижу, как он страдает за тестя. - Из-за чего скандал?

–  Никакого скандалу не было. Они себе пируют, я в сенях дожидаю. Ну, правда, вынесли мне всего - и ветчины и рыбы копченой. Потом слышу - зовет. Захожу. Он ничего, веселый. Приглашает за стол, подносит этого шнапсу. Вот, говорит, обратите внимание - Лихачев Владимир Степанович, личность историческая, егерь-охотовед, пятьдесят лет стажа. Те ничего, головами покрутили: порядочно, мол. Наш не унимается: а ну, Володька, расскажи товарищам, как ты с самим Лениным на охоту ходил. Те враз на меня уставились, будто до того не видели. Расскажите, говорят, интересно. Посмотрел я на них и не знаю, как вам получше объяснить, - не захотелось мне ничего рассказывать. Да и рассказывать-то нечего, никаких таких фактов, чтоб, например, в газету поместить, у меня нету, а чувства мои - пусть они при мне и останутся. Молчу. Вижу, хозяин мой надувается, как же так, обещал гостям. Давай, говорит, не ломайся, рассказывай. А нечего, говорю, рассказывать. Сопровождал, как положено егерю. Харчи были похуже, а обращение получше, звал по имени-отчеству, а попривык, стал тезкой звать. А больше ничего такого не припомню.

–  И что же? - ахает Дуся.

–  Ничего, съел. Вроде - не заметил. Ты, говорит, нам не про себя давай, а про Ильича, каков он был. И этак твердо, будто допрос снимает. А я им: каков он был, желаете знать? Как охотник, не хочу врать, ничего особенного из себя не представлял. А как человек... да что говорить, только расстраиваться... Взял и вышел вон. Тихо, без скандалу. Выхожу на крыльцо, вижу, дождь поутих, подхватил я свое ружьецо, дай, думаю, поброжу окрест дома, пусть из меня газ повыйдет, а там видно будет. Иду и в мыслях с хозяином доругиваюсь, он мне слово, я ему два, так незаметно километров шесть отмахал. А тут опять дождь. И до родной дочери рукой подать.

Он машет рукой и смеется. Смеемся и мы, хотя веселого мало. Старику Антоневичу Вдовин не простил одного только взгляда. Дуся смотрит на отца с тревогой.

–  Ох, выгонит он тебя.

–  Может. Одна надежда - руки не дойдут. Он, кажись, сам уходить собрался.

Мы с Алешкой переглядываемся. Владимир Степанович поднимается.

–  Я в общей переночую, ладно?

Поднимаемся и мы. И в этот момент в дверях неслышно появляется Илья.

Конечно, я узнаю его сразу, хотя изменения разительны. От неаполитанского мальчишки не осталось и следа. Другой человек. Волосы не поредели, но потеряли свою упругость и блеск, лицо обострилось и стало жестче. Увидев нас с Бетой, он не выражает ни радости, ни удивления, а только молча кивает.