Без царства земного

Торгашова Дарья

Эйрик улыбнулся.

– Досталось. У вас всегда богато и вкусно угощают. Спасибо.

Он приоделся в честь христианского торжества и своего датского Йоля – праздника середины зимы. Сегодня вэринг вместо обычной кожаной куртки надел лазурную рубашку с алой вышивкой и очень красивый пояс, с филигранью и бирюзой. Поверх рубашки на нем была опушенная соболем кожаная безрукавка, и руки украшали витые серебряные браслеты. Как-то Феано спросила наемника, что значит это украшение: и Эйрик ответил, что такие браслеты воины Скандинавии получают от своих ярлов, как награду

за верность и боевые заслуги.

Какое-то время они молча стояли рядом, очарованные этим вечером и друг другом. Потом Феано сказала:

– Ты знаешь, если бы все это подтвердилось… Ну, если бы наша родословная оказалась столь древней… Мой муж или муж Анны мог бы сам притязать на трон Византии! Хотя власть императоров у нас считается священной, у нас часто бывают смуты и перевороты…

Она наполовину была серьезна, наполовину дразнила его – никогда еще не вела себя так с мужчиной. Может, было виновато вино, которое она выпила за обедом… Или этот праздник, который никогда больше не повторится?

Но тут она поняла, что Эйрик смотрит на нее с пронзительной, звериной серьезностью.

– Правда? У вас муж женщины царской крови может сам стать императором?

Феано, смеясь, замотала головой.

– Не слушай меня… Это все тени и загадки моих предков, никакой я не царской крови! Но будь я царицей, – тут она снова улыбнулась, – я бы только тебя хотела видеть моим василевсом!

Его тяжелые руки вдруг легли ей на плечи, он повернул ее к себе. У Феано занялось дыхание, когда она ощутила его жар и силу; а хватка его глаз была еще сильнее.

– Ты для меня царица, кто бы ни были твои предки! Я не встречал девы, подобной тебе, ни у нас, ни у христиан! И никогда уже не встречу!

– Эйрик…

Она подалась к нему, вдохнув запах кожи, железа и его собственный запах. Закрыла глаза и в следующий миг ощутила его поцелуй.

Нет, не так: викинг ворвался в ее душу, наполнил все ее существо собой. Большая горячая рука сжала ее затылок, приподнимая ее голову; он жадно прильнул к ее губам, раскрывая их своими и проникая языком в рот, заставляя отвечать ему. И она отвечала, забыв о стыде и обо всем на свете. Руки Феано сами поднялись и обвились вокруг его крепкой шеи. Прервав поцелуй, они вновь взглянули друг на друга – в голубых глазах викинга было упоение, торжество победителя, но не над нею. Эйрик приглашал ее разделить его торжество; и, отдав себя ему, вознестись еще выше…

Их губы опять слились, руки Эйрика ненасытно блуждали по ее телу, лаская и запоминая изгиб спины и ягодиц, маленькую девичью грудь. Колени у Феано подгибались; вэринг сжал ее в объятиях, не давая упасть. А потом вдруг отпустил так резко, что она едва устояла на ногах.

Феано отшатнулась к дереву, больно наткнувшись на сучья. А в ее сознание ворвался гневный голос:

– Что тут происходит?!

К ним стремительно направлялся патрикий Мелит. Ноздри его тонкого породистого носа раздувались, черные глаза сверкали: он казался воплощением божьего гнева.

– Говорили мне, остерегали… Я не хотел верить!

Эйрик, оправившись от первого потрясения, шагнул к

господину.

– Патрикий, позволь мне сказать!

Роман Мелит, не отвечая и даже не глядя на него, повернулся к дочери. Он крикнул слугам в доме:

– Фарид! Прокл! Отведите молодую госпожу наверх и заприте покрепче!..

Эйрик стоял и смотрел, в полном бессилии, как его Феано уводят. Проводив глазами дочь, хозяин дома наконец взглянул на него.

– А ты иди за мной!

Они проследовали в триклиний. Слуги там накрывали стол к ужину, но Роман Мелит крикнул, чтобы они выметались. Тотчас большая, убранная свечами и деревянными корабликами 23 столовая опустела.

Эйрик снова попытался что-то сказать. Но патрикий смотрел на него как на ядовитую гадину. Он обошел потухший камин, который разделял их, и приблизился вплотную.

– Я столько лет кормил тебя, давал тебе кров, защищал тебя моим именем… Я доверил тебе моих детей! А ты как отплатил мне? За спиной у меня обольстил мою невинную дочь!

23

Обычай украшать елку довольно поздний и пришел в Грецию с Запада; а во времена Византии на Рождество делали праздничные кораблики, с которыми иногда дети колядовали.

– Господин, – Эйрик наконец заговорил с твердостью, расправив плечи. – Я давно полюбил твою прекрасную дочь. Тот, кого ты предназначил в мужья Феано, ее недостоин! А я мог бы совершить для нее…

Роман Мелит перебил викинга смехом.

– Ты уже взялся решать, кто ее достоин?

Эйрик Бьернсон побледнел, глядя на хозяина; только глаза горели.

– Ты совсем не знаешь своей дочери, патрикий!

– Да, похоже, я не знал ее. Как и тебя. Я, конечно, понимал, что ты в душе никакой не христианин. Но я думал, что хоть кому-то из вашего разбойничьего племени можно доверять!..

Гнев алой пеленой застлал глаза викинга. Он шагнул к господину, не помня себя… Но тот даже не сделал попытки защититься: лишь приглашающе раскрыл руки. Это был такой христианский вызов: мол, бей, чего от тебя еще ждать!

И это немного утишило ярость воина. И мысль о том, что бы сказала Феано, если…

Эйрик отступил от бывшего хозяина, высоко подняв голову.

– Я достоин твоего доверия, патрикий Мелит, – произнес он. – И я сейчас уйду. Но мы еще встретимся с тобой, клянусь.

Он круто развернулся и вышел.

Утром патрикию доложили, что вэринг переночевал в его деревне и покинул владения Мелитов, ускакав в сторону Константинополя.

Феано вышла из своей комнаты только вечером. Она спустилась в триклиний – бледная, будто неживая; глаза опухли от слез. Но девушка твердо посмотрела в лицо отцу.

– Ты прогнал его?..

– Да, – только и ответил Роман Мелит.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.

– Дочь, скажи мне правду. Было ли между вами что-то, кроме того, что я наблюдал сам?