Без черемухи
Шрифт:
– - Тогда его можно секретарем,-- сказал агитатор.
Человек десять хотели было крикнуть, что он кулак, и уж подняли кверху руки, но сейчас же опустили при мысли, что не к чему соваться, когда не спрашивают, а то тот же лавочник ведь все равно не туда, так сюда пролезет и начнет гнуть потом. За лавочником вышел прасол.
– - Глянь полезли!
– - сказал кто-то.
– - А ты думал,-- дремать будут? Не такие люди.
– - Голосую,-- сказал агитатор.
– -
– - говорили в толпе.
– - Кто подает голос за Андрея Кирюхина?
Андрюшка, сжав кулак, ястребиным взглядом обежал всех, и всякий, с кем он встречался взглядом, поспешно поднимал руку.
– - Единогласно.
– - Иван Карпухин!
– - объявил агитатор.-- Кто за него, прошу поднять руки.
– - Попали!
– - сказал кто-то.
И все нехотя подняли руки.
Когда очередь дошла до кандидатуры Захара Алексеича, то он, поднимавший оба раза перед этим руку, поднял, ее и теперь.
– - Куда ж ты, черт, тянешь!
– - крикнул Андрюшка, подскочив к нему и ударив его по поднятой руке,-- уж сам себя выбираешь?
– - Избран единогласно.
– - Он заместо эксперта пойдет,-- сказал Сенька.
– - Лавочник-то пролез, сволочь!
– - Присылают нового человека, нешто он знает. Головы...
– - Округ пальца обвели, сукины дети.
– - Вот так комитет бедноты! Чем черт не шутит.
– - Самозащиту, говорит, вам из губернии предоставим. Ну не сукины дети?!
ТЯЖЕЛЫЙ СЕДОК
Из подъезда пятиэтажного дома вышел какой-то очень полный человек в шубе с бобровым воротником.
Стоявшие на углу извозчики задергались и штуки три сразу подкатили к подъезду.
Первый был на маленькой мухортой лошаденке.
Толстый человек с сомнением посмотрел на лошадь и сказал:
– - Что же это у тебя лошадь-то такая?
– - А какой же ей еще быть?
– - Такой... ведь это кошка, а не лошадь.
Извозчик утер нос рукавицей и сказал:
– - Ничего... Она глядеть только, что кошка, а ежели ее разогнать, в самый раз будет.
И когда седок сел и они поехали, извозчик прибавил!
– - Вот только дворники, дурацкие головы, все снег счищают. Чуть нападет снежку, как эта саранча налетит и опять все до мостовой сдерет. Вишь, вот, заскребло. Эй, Черт Степаныч,-- крикнул он дворнику, который надсаживался, скалывая лед с мостовой,-- что ж ты и дерешь до живого мяса?
– - До какого это живого мяса?
– - До такого... ездить-то по чем?
– - А ты бы еще толще себе седоков-то выбирал. Вишь, черта какого отхватил. Нешто по
– - Извозчик, что вы не подадите заявление, чтобы снег до камней не счищали,-- сказал толстый седок, обращаясь к извозчику.
Извозчик в своем большом, не по его росту, синем кафтане и старой меховой шапке, мех которой торчал сосульками в разные стороны, точно его иссосали котята, каждую секунду дергал локтями, приподнимался и чмокал губами. Он некоторое время молчал, потом сказал:
– - Что ж подавать, все равно ни черта не выйдет.
– - А вы пробовали?
– - Что ж пробовать-то?.. Теперь и ездить-то всего один месяц осталось.
– - И в один месяц лошадь задрать можно.
– - Когда седоки легкие, не задерешь.
Проходившие два парня, увидев толстого, сказали:
– - Мать честная, и на каких хлебах только эти черти пухнут? Жали-жали их, а они опять, как ни в чем не бывало: то людей мучали, а теперь на лошадей навалились.
Извозчик повернулся к седоку и сказал:
– - Все насчет вас.
– - Поезжай, поезжай. Этак на тебе в два часа не доедешь.
– - Да вы и на другом не доедете... Покамест на колесах ездил, все одни худощавые попадались, а как зима пришла, так и навалились одни туши,-- проворчал он про себя.
– - Спасибо, все-таки хоть меньше таких стало,-- сказал один из парней,-- а что если бы перевороту не было, всех бы лошадей вдрызг порезали. Вишь, надрывается, бедная. Ведь по делу -- она должна на нем ехать, а тут он на нее забрался.
– - Деньги есть, вот и забрался. Он на кого хочешь заберется.
Лошаденка, надрываясь, скребла по камням и на горке в узком месте совсем остановилась. На рельсах стоял испортившийся вагон трамвая, и проехать можно было только в одну лошадь.
– - Ну, чего же там стал?
– - закричали, наехав задние.
Извозчик, привстав, настегивал лошаденку кнутом, она дергалась во все стороны и не могла свезти саней.
– - Ах, мать честная...-- сказал извозчик, поправив шапку, и, повернувшись, посмотрел с сомнением на седока, потом покачал головой и сел.
– - Что ж ты сел-то? Ну тебя, братец, я слезу лучше,-- сказал толстый человек.
– - Постой, постой, сейчас сил наберется и стронется. Ведь вот племя-то проклятое. И снегу никакого нету, а он скребет. Вишь, вылизал. Чтоб у него, окаянного, все печенки перевернулись!