Без видимых причин
Шрифт:
Внезапно Мещеряков вздрогнул: Овчинников запел. Запел, шатаясь от слабости, исступленно и яростно:
Боже, царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу. На славу нам!..На бесстрастных лицах офицеров проступило изумление, сменившееся растерянностью.
…Царствуй на страх врагам, ЦарьНа изможденном, странно просветлевшем лице Овчинникова неистовой верой сияли пронзительные синие глаза фанатика.
— Отставить… — тихо сказал есаул и медленно опустил руку.
Овчинников замолчал. Его качало от слабости, и он боком бессильно привалился к сосне.
Мещеряков тяжело вздохнул и тихо грустно сказал:
— Простите, господин Овчинников, за гнусный спектакль… Простите ради святого дела, которому мы оба служим…
Он развязал ему руки, и Овчинников, теряя сознание, сполз по стволу дерева на землю.
В окна горницы сочился серый рассвет. За столом с остатками завтрака сидели друг против друга Мещеряков и Овчинников, оба с иссиня-черными подглазьями и изжеванными бессонницей лицами. У ног есаула дремал Шериф. На Овчинникове была прежняя форма красного командира.
— А я бы не смог притворяться врагом, — сказал Мещеряков. — Открытая сеча — это по мне.
— Каждому свое, — пожал плечами Овчинников. — Я не выбирал своей судьбы.
— Вам не страшно заиграться? Вдруг личина врастет в мясо и станет вашей сутью? Когда думаешь и действуешь как враг, такое может случиться.
— Со мной — не случится. Чем больше я прячу ненависть и любовь, тем они сильнее.
— Дай вам бог удачи, и нам с вами, — сказал Мещеряков. — Вы должны устроить побег из тюрьмы моему человеку.
— Побег? — удивился Овчинников. — А Важин?
— Власть Важина — внутри тюрьмы. Он не выведет арестанта за ворота, а вы — внешняя охрана — сможете.
— Как?
— Со сменным караулом. Важин оденет его красноармейцем и выведет во двор.
— Кто должен бежать?
— Синельников, — сказал Мещеряков. — Видите, я вам доверяю.
— У меня лучшая рекомендация: заочная высшая мера, — усмехнулся Овчинников и спросил: — Ваш человек в камере один?
— В камере двое. Но бежать должен Синельников, — сказал Мещеряков. — Второй мне не нужен.
— Синельников, Синельников… — задумчиво произнес Овчинников. — Где я слышал эту фамилию?.. Ну, конечно! Камчатов при мне называл ее Важину! Синельников сидит с каким-то Плюсниным, а тот выдает себя за Куницына.
— У вас хорошая память, — сказал есаул. — Важин докладывал об этом разговоре. Кстати, Плюснин работал после вас в белецкой контрразведке.
— Это его попросить остаться? Контрразведчики — народ серьезный. Могут быть осложнения.
— В случае осложнений… — Мещеряков полоснул себя ребром ладони по горлу. — Спишут на бежавшего.
Овчинников кивнул и с сомнением произнес:
— Одного не пойму: в тюрьме сидят заслуженные генералы, зачем вам штабс-капитанишка Сииельников? Стараться — так уже не зря.
Мещеряков странно усмехнулся, взглянул на часы, встал из-за стола. Повелительно сказал:
— Вам пора. Мало ли где вы провели ночь, а на поверку опаздывать — ни к чему. До опушки вас довезут. Еще раз простите за экзамен. Как голова?
— Болит немного. — Овчинников надел шинель. — Но дело прежде всего. На вашем месте я бы устроил проверку похлеще.
С тюремной караульной вышки Овчинников смотрел вниз.
Прогулочные дворы, разделенные глухими заборами, напоминали сверху ломти торта, нарезанного от середины к краям. В одном из них, заложив руки за спину и сумрачно глядя в землю, одиноко прогуливался седоголовый генерал. В другом, жестикулируя, спорили на ходу подтянутый полковник и штатский с сухим породистым лицом.
В третьем о чем-то рассуждали Синельников и Плюснин.
Овчинников спустился в помещение вахты. Перегородка с застекленным смотровым окном отделяла охрану в дежурке от прохода со двора на улицу, закрытого обитой металлом дверью. Дверь запирал засов, задвигавшийся из дежурки.
— Смена идет, — предупредил вахтер Овчинникова.
Овчинников наблюдал, как покидали тюрьму сменившиеся надзиратели: внимательный взгляд дежурного в оконце, гром отодвинутого засова; выходящий, толкнув дверь, оказывается снаружи; пружина возвращает дверь на место, гремит задвинутый из дежурки засов. Затем появляется следующий надзиратель и все повторяется.
Овчинников вышел во двор. Его взгляд остановился на могучих воротах, схваченных железными скобами, на высоченных каменных стенах, на вышках с часовыми.
— Товарищ командир. — За спиной Овчинникова стоял озабоченный Распутин. — Я насчет могилы товарища Ямщикова… Воевали вместе… Памятник бы установить…
— А я при чем? — изумился Овчинников. — Я в глаза твоего Ямщикова не видел.
— Так вы ж заместо его присланы! — в отчаянии воскликнул Распутин. — Важин — «не положено», Камчатов — «не положено». К кому же теперь?
— Не до памятников. Другие заботы. Извини. Овчинников направился в помещение канцелярии.
Здесь из угла в угол расхаживал хмурый Камчатов.
— Не раздевать же каждого из-за шрама этого, — виновато говорил ему Важин. — В бане не все помылись, каждая камера отдельно, очередь…
— Очередь! — огрызнулся Камчатов. — Сутками мой!
— Может быть, Овчинников давно в Харбине папиросами торгует, — вступился за Бажина Овчинников.
— Защитничек! — взвился Камчатов. — Нет, чтоб помочь!
— Как я помогу?
— Как, как… — передразнил Камчатов. — Сам в бане спины три!
В комнате надолго повисло тяжелое молчание.