Бездомники

Лейкин Николай Александрович

Такъ они и сдлали. Улица была пройдена. Но въ мелочныхъ лавкахъ подавали опредленно, только по копйк. Когда они посчитали собранное, у нихъ оказалось тринадцать копекъ. Тотчасъ-же былъ купленъ мерзавчикъ и немного хлба. Мерзавчикъ быль выпить пополамъ.

— Только разбередилъ утробу… — жаловался Чубыкинъ и отказался отъ хлба.- шь, я не стану сть, не могу, — сказалъ онъ Скосыреву. — Меня теперь только-бы разв на соленое, да на кислое потянуло.

Скосыревъ предложилъ пройтись по лавкамъ еще разъ по той-же улиц и пострлять, перемнившись

мстами.

— Я по твоей сторон пойду, а ты по моей… — проговорилъ онъ. — Авось, насбираемъ на второй пузырекъ.

Опять была пройдена улица.

— Сколько? — спрашивалъ Чубыкинъ. — У меня пять копекъ.

— Ay меня четыре.

— Ну! вотъ на пузырекъ и есть. Посуда имется.

Опять выпили. Чубыкинъ повеселлъ. На вчерашнія дрожжи хмель хорошо подйствовалъ.

— Ну, теперь я къ отцу, а ты ступай на кладбище, — сказалъ онъ Скосыреву.

— Да не стоить, Пудъ Савельичъ, теперь ходить. Поздно. Я кладбищенскій, я знаю. Лучше завтра утромъ въ обдню. Только во время отпваній на кладбищахъ хорошо и стрляется, а то игра не стоить свчъ.

— Ага! Опять хочешь на чужое! Что я за банкиръ такой американскій, что ты будешь около меня прихлебать! Ты самъ старайся.

— Да ужъ только до завтра. А завтра я буду самъ по себ.

— Ладно. Пойдемъ. Только кутья ты, такъ ужъ кутья и есть. Удивительно, какъ на чужое зариться любишь. Племя ваше такое, что у васъ завидущіе глаза…

— А хоть-бы и такъ? — улыбнулся Скосыревъ. — Виноватъ я разв въ этомъ? Разв я могъ просить, чтобъ меня родили въ дворянств? Никто въ этомъ не воленъ. Кому какая звзда.

— Иди, иди… Что ужъ съ тобой толковать. Только мы вотъ что сдлаемъ. Дяд я своему далъ слово, что ужъ не буду его больше срамить и просить въ рынк по лавкамъ…

— Ну, что слово! Какое тутъ слово! — засмялся Скосыревъ. — Слово воробей. Вылетло изо рта…

— Молчи, Серапіонъ! Не смй говорить этого! Слово золоторотца твердо. Можетъ быть, ваши лужскіе кадеты этого еще не знаютъ, а наши шлиссельбургскіе Спиридоны-повороты на этомъ держатся. Наше слово лучше векселя.

— Скажи какой философъ!

— Ну, ты не ругайся! Да и кром того я долженъ слово держать. Дядя мой мн еще пригодится напредки. Вдь не въ послдній разъ въ Питер. Сграбастаютъ меня, переправятъ въ Шлюшинъ, такъ вдь и опять оттуда придется улизнуть въ Питеръ. Опять къ дяд. А ужъ ежели я его теперь надую, получивши откупъ, то ужъ на будущій разъ онъ мн не повритъ и не дастъ откупа. Понялъ?

— Вотъ это врно. Вотъ это я понимаю. А то слово! — возразилъ Скосыревъ.

— Не смй, говорю, смяться надъ словомъ! У Пуда Чубыкина оно есть!

И Чубыкинъ гордо ударилъ себя въ грудь кулакомъ.

— Ну, такъ вотъ что мы сдлаемъ, — продолжалъ онъ. — Самъ я по лавкамъ просить больше не могу и буду держать свое общаніе, а ты иди и стрляй. Самъ-же я въ магазинъ къ отцу. Это будетъ напротивъ рынка. Ходить будешь, такъ увидишь вывску: «фруктовый и колоніальный магазинъ Савелія Чубыкина». Ты и посматривай потомъ, когда я выйду

изъ него. Свой доходъ теб уступаю, — прибавилъ онъ. — Вдь это мой приходъ-то, какъ говорится по-вашему, по-кутейнически.

— Ну, спасибо теб…- поблагодарилъ Скосыревъ.

Они шли къ рынку. Шли нога за ногу. Отъ вчерашняго пьянства ноги были, какъ полнья, плохо сгибались и они еле шагали, умолкли и ужъ почти не разговаривали.

Наконецъ Скосыревъ сказалъ:

— Что зря-то идемъ? Шагаемъ попусту, безъ дла, словно господа на прогулк. А вдь у насъ даже табаку нтъ, чтобъ покурить. Мелочныя-же лавки направо и налво. Да и на булку съ колбасой или съ селедкой хорошо-бы пособрать. сть хочется. Давай заходить по торговлямъ, какъ въ той улиц. Я по той сторон, а ты по этой. Такъ и будемъ приближаться къ рынку.

— Что дло, то дло, — согласился Чуыкинъ. — Стрляй.

И началось снова захожденіе въ мелочныя лавки.

Заходя въ лавки, они не просили, а молча останавливались у дверей и протягивали руки, шевеля что-то губами. Лавочники, видя ихъ характерные костюмы, знали уже въ чемъ дло и тоже молча подавали, по заведенному обычаю копйку.

Пройдя улицy, они опять сошлись и сосчитали деньги. У двоихъ оказалось семнадцать копекъ. Они тотчасъ-же купили въ лавочк восьмушку табаку, имъ дали газетной бумаги, они скрутили по папироск и жадно начали курить, чуть не глотая табачный дымъ.

— Добръ русскій православный народъ! — со вздохомъ сказалъ Скосыревъ. — Вдь вотъ и опохмелились благодаря добрымъ людямъ и табакомъ запаслись, и на булку есть.

— Какъ птицы небесныя мы… согласился Чубыкннъ.

— Именно птицы небесныя. Вдь не семъ, не жнемъ… а питамся.

Они купили булку, кусокъ соленой колбасы, подлились и на ходу стали сть.

XIV

Вотъ и рынокъ. На углу стоялъ городовой.

— Ну, теперь намъ надо разойтись. Вонъ городовой стоитъ, — сказалъ Чубыкинъ. — Положимъ, этотъ городовой меня отлично знаетъ, и я его хорошо знаю, онъ давно тутъ стоитъ, но все-таки надо опаску держать.

Чубыкинъ и Скосыревъ разошлись. Скосыревъ пошелъ по направленію къ рыночнымъ лавкамъ, а Чубыкинъ шелъ мимо домовъ, находящихся противъ рынка, направляясь къ магазину отца. Городовой, завидя его на тротуар, погрозилъ ему съ середины улицы пальцемъ. Чубыкинъ весь какъ-то съежился передъ городовымъ и развелъ руками. Иного онъ ничего не находилъ, чмъ можно-бы было отвтить городовому.

Въ магазинъ отца Чубыкинъ вошелъ не сразу. Онъ остановился около окна магазина, на которомъ были разложены въ корзиночкахъ яблоки, груши, лежали банки съ компотомъ и пикулями и высились дв стеклянныя вазы, въ которыхъ былъ насыпанъ кофе. Черезъ окно Чубыкинъ смотрлъ, кто есть въ магазин и много-ли покупателей. За прилавкомъ онъ увидалъ приказчиковъ, стоя пьющихъ чай, увидалъ большого сраго кота, сидвшаго около всовъ, но отца онъ не видлъ. Покупателей въ лавк совсмъ не было.