Бездомники
Шрифт:
— Не попасться-бы грхомъ въ лапы фараоновъ? Здсь мсто бойкое… — подумалъ Чубыкинъ. — А попадусь, тогда ужъ ни съ родимаго батюшки ничего сорвать не придется, ни съ дяденьки, а прямо на казенные хлба, а оттуда обратно въ Шлюшинъ.
И онъ пересталъ просить.
У Гостинаго двора Чубыкинъ засталъ уже Серапіона Скосырева сидвшимъ на скамейк и покуривающимъ «козью ножку» изъ махорки.
— Не попался? Благополучно? — спросилъ, его Скосыревъ.
— Зачмъ-же попадаться-то? Въ первый день да и попасться! Я ученый. Не первый годъ стрляю.
— И меня Богъ помиловалъ, но больно ужъ плохо сбиралъ-то. Только
— Кадетъ золотой роты, коли ужъ, брать, общалъ не надуетъ, — гордо далъ отвтъ Чубыкинъ. — Его слово законъ. Его такъ рота пріучила. На этомъ рота держится. Самъ ты золоторотецъ и не знаешь этого!
— Да я знаю это, а думалъ только, что среди своихъ-то запутаешься.
— А вотъ пришелъ. Я мачиху сегодня видлъ. Рубль-цковый она мн сегодня прожертвовала. Вотъ сейчасъ пойдемъ и выпьемъ за ея здоровье.
— Ну, что-жъ она? Обрадовалась теб?
— Испугалась. Я ее на улиц встртилъ. «Отойди, говорить, Бога ради, отъ меня. Храни Богъ, увидятъ». Вдь за это ее бьютъ, тиранятъ, подъ замокъ сажаютъ. А исхудавши-то какъ! Кожа да кости. Такая-ли она была прежде? Полная, блая, румяная, круглая… кровь съ молокомъ, — разсказывалъ Чубыкинъ. — А общалъ я тебя попотчивать, такъ попотчую. Бутылку казенной пополамъ и щей въ закусочной похлебаемъ. А потомъ на ночлегъ, — говорилъ Чубыкинъ.
— Надо-бы селедочки, — сказалъ Скосыревъ, облизнувшись, котораго, какъ пьяницу, тянуло къ соленому.
— Можно и селедку. Деньги есть.
Чубыкинъ хлопнулъ себя по карману.
— Много-ли насбиралъ? — спросилъ его Скосыревъ.
— Больше двухъ рублей. Какъ сказалъ, что два рубля, такъ два рубля и вышло.
— А сколько въ утробу-то себ влилъ? Мамонъ-то на сколько натшилъ?
— Дв сороковки и мерзавчикъ. Мерзавчикомъ сейчасъ побаловался, подходя къ Невскому. Ну, пойдемъ, отецъ Серапіонъ.
Они поднялись со скамейки. По бульвару, противъ Гостинаго двора, проходили дв дамы съ пачками покупокъ и весело разговаривали. Скосыревъ сейчасъ-же подвернулся къ нимъ. Заложа руку за бортъ пальто и весь съежившись, онъ началъ:
— Подайте на хлбъ и на ночлегъ вышедшему изъ больницы. Васъ Богъ не оставить.
Ему подали.
— Много-ли? — спросилъ его Чубыкинъ.
— Гривенникъ. Здсь мсто хорошее, подаютъ хорошо, но очень ужъ опасно, много фараоновъ. Вонъ даже околоточный бродить. Того и гляди, попадешь въ кутузку.
— Ловко! — похвалилъ его Чубыкинъ.
Они свернули на Садовую и направились по направленію къ Апраксину переулку. Скосыревъ опять остановилъ какую-то даму. Чубыкинъ сказалъ ему:
— Если просить будешь, то мн и теб рядомъ идти нельзя. Живо сцапаютъ.
— Да надо-бы посбирать. Я сегодня совсмъ при пиковомъ интерес. Все копйки да копйки. А въ утроб за весь день сегодня только два мерзавчика.
— Ну, такъ иди впередъ, а я повременю и пойду сзади. Я просить не буду. Чего тутъ! И на выпивку, и на закуску, и на ночлегъ есть. А дойдешь до Апраксина переулка — жди меня на углу. Тамъ и казенка есть, и закусочная есть, — проговорилъ Чубыкинъ.
Они разъединились до Апраксина переулка и когда вновь встртились, Скосыревъ объявилъ:
— Двадцать шесть копекъ вышедшій изъ больницы-то
— А рубашонка есть, чмъ смниться? — спросилъ его Чубыкинъ.
— Въ томъ-то и бда, что нтъ. Кабы была — другой разговоръ.
— Ну, такъ погоди до завтра. На завтра я себ дядю суровщика Осипа Вавилыча оставилъ. Завтра я съ дяди, можетъ статься, бльишка сорву: пару рубахъ да порты. Тогда и въ баню сходимъ. Попариться дйствительно важно.
— А дашь мн перемнитьcя?
— Стрляй хорошенько, стаpайся, такъ перекупишь у меня. Я не подорожусь, если дв смны себ выпрошу. Куда мн съ обузой-то? Люди мы походные, странные. Гд день, гд ночь — вотъ и сутки прочь. Ахъ, да… — вспомнилъ Чубыкинъ. — Сегодня я отъ дядиныхъ приказчиковъ слышалъ, что дядя меня отъ пьянства лечить сбирается. Потха, да и только!
— Надсадишься, если ужъ насъ-то лечить начать! — засмялся Скосыревъ. — Меня лечили, въ больниц лечили, но изъ больницы-то я вышелъ, такъ еще пуще… А вдь я думалъ, что ты ужъ видлся съ дядей-то, — прибавилъ онъ.
— Говорю, что къ завтрему дядю приберегъ.
— Кто-жъ теб валенки да спиньжакъ пожертвовалъ и въ рукавицы принарядилъ?
— А это шорникъ одинъ, купецкій сынъ, когда-то мы съ нимъ вмсо гуливали. Его подковалъ.
— Вотъ поди-жъ ты! У него и шорники есть знакомые, и суровщики, и бакалейщики! — воскликнулъ Скосыревъ. — А что у кутейника есть? Вотъ хоть-бы до меня коснуться. Сегодня пошелъ къ вечерн дядю повидать. Протопопъ онъ. Всталъ я въ оград, около входа въ ризничью… Стою… жду… Показался онъ… идетъ… Я къ нему подъ благословеніе. Благословилъ и принялся мн наставленіе читать. Ужъ онъ меня ругалъ, ругалъ. Слушалъ я, слушалъ. Кротко стоялъ… Но вдругъ какъ примусъ отъ него бжалъ. Такъ и убжалъ безъ оглядки.
— Такъ безъ денежной милости и убжалъ?
— Какая тутъ денежная милость! Я радъ, что такъ-то убжалъ. Онъ стоить въ оград. Костылемъ стучитъ. Я радъ, что не сокрушилъ онъ мн ребра и чресла.
Чубыкинъ и Скосыревъ остановились передъ лавкой. Чубыкинъ вытащилъ изъ кармана штановъ пустую полубутылку и сказалъ:
— Въ обмнъ пойдетъ.
VIII
Бутылка водки была прямо изъ горлышка братски распита на улиц, около винной лавки, гд тротуаръ былъ усянъ пробками отъ стеклянной посуды, и черезъ нсколько минутъ Чубыкинъ и Скосыревъ сидли въ закусочной лавк и жадно ли большую астраханскую селедку, нарзанную на куски и политую уксусомъ.
— Важно солененькаго-то… — говорилъ Скосыревъ, прожевывая кусокъ.
— Лучше закуски и на томъ свт не надо! — откликнулся Чубыкинъ, шамкая губами — И какъ она, проклятая, въ охоту посл вина съдается, такъ это просто удивительно! — похвалилъ онъ селедку.
— Голандцы, говорятъ, ее выдумали. Имъ честь и слава!
— Да не эту. Что ты, отче Варсанофій! Та голандская, та особая статья.
— Серапіонъ, а не Варсанофій, — поправилъ Чубыкина Скосыревъ.
— Одинъ чортъ! — махнулъ рукой Чубыкинъ, взялъ сельдяную голову и началъ ее высасывать. — Та голандская, бываетъ еще шотландская. Я знаю, я вдь торговалъ у отца этимъ товаромъ. А это наша русская, матушка-астраханка.