Бежала по полю девчонка

Кузьмина Людмила

Но это был самодельный «девичий» альбом, со стихами про любовь, с переписанными словами песен – и тоже про любовь. Страницы альбома в цветных рамочках, с завитками и цветами. Попадались и засушенные цветы между листками прозрачной бумаги. На некоторых листах альбома были наклеены открытки с любовными парочками.

Сестра Галька знала уже про этот альбом и доложила мне, что в этом альбоме «есть ворожба» – кого ты встретишь, когда вырастешь, за кого выйдешь замуж, «узнаешь свою судьбу». Конечно, я немедленно захотела узнать свою судьбу.

Зоя открыла последние листы альбома. Я увидела разлинованные таблицы, детали сейчас не помню, но что-то вроде этого:

Слева

колонка с вопросами: кто он, его имя, какой цвет волос, какой цвет глаз, откуда он родом, кем работает, сколько будет получать денег, и т. д. и т. п. Последний вопрос: «чем дело кончится».

Остальное поле таблицы было заполнено вертикальными колонками с цифрами. Против каждого вопроса – горизонтально много, много разных цифр. Надо было наугад ткнуть в какую-нибудь цифру в колонке напротив вопроса, потом перевернуть лист – там такие же вопросы, но под цифрой обозначено, что на неё «выпало». Допустим в итоге «выпало»: Он – молодой парень, зовут его Василий, волосы светлые, глаза голубые, родом с Украины, работает трактористом, много зарабатывает…

На вопрос «чем дело кончится» в ответах можно было прочитать: свадьбой, рождением ребёнка, изменой, смертью, «разбитым сердцем» и т.д. «Разбитое сердце» потрясло моё детское сознание: как это?!

Некоторые листы в альбоме были с загнутыми уголками, на них нарисованы цветными карандашами кружочки, ромбики. Галька предостерегла меня:

– Не открывай! Тут тайна: плохо тебе будет!

Но любопытство моё было столь велико, что я улучила момент и отогнула уголки, когда Галька с Зоей ушли на двор. Да… Лучше бы не отгибала. Прочитала: «Кто откроет уголок: тот останется без ног». Или: «Не лезь без спросу, останешься без носу»». А то и вовсе: «Обманули дурака на четыре кулака!» Фу!

Закрыла альбом и стала дожидаться подружек.

Мы с сестрой зачастили к Зое. Почему-то в то время не помню, какими были дядя Ваня и тётя Нюра, Зоины родители. Иногда мы с Галькой даже оставались «домовничать» у Зои, предупредив своих родителей: «Зойке скучно одной, она нас позвала ночевать». И родители отпускали нас, малолеток, спокойно.

Зима, за окном темно и мечется вьюга, на столе горит заплывшая парафином свечка, надёжно поставленная в банку, а мы лежим на горячей печке, и Зоя рассказывает нам «страшные истории». И не обязательно про нечистую силу. Недавняя война оставила много страшного, вернувшиеся с фронта наши солдаты рассказывали всякую «бывальщину», наверное, и привирали при этом во время пьяных застолий. Дядя Ваня, отец Зои, тоже воевал, но он был неразговорчив и в пьяных застольях почему-то не пьянел, как остальные собутыльники, а бледнел и сидел молча.

Запомнился мне один рассказ Зои:

– Наши заняли один немецкий город, выгнали всех немцев, а город этот был старинный и в нём были старинные за'мки.

Я перебиваю подружку:

– Ты неправильно говоришь: не за'мки, а замки'.

– Не мешай, Люська. Это дворцы такие – за'мки. Какие у царей бывают, только у немцев дворцы другие, потому так и называются. Они с высокими башнями, а внутри всё в золоте, и стены, и диваны с креслами, на стенах огромные зеркала в золотых рамах, печи выложены цветными плитками, а по углам стоят такие железные памятники – рыцари называются. У них лицо закрыто железной маской, в которой есть прорези для глаз. Я видела кино про Александра Невского, так там русские воины сражались с такими же немецкими рыцарями…

Галька вмешивается, торопит:

– Ну, дальше,

Зоя, рассказывай!

Зоя продолжает:

– Ну и вот. Чтобы это золото не разграбили, нашим солдатам приказали охранять этот замок, чтобы после войны устроить в нём музей.

Мы с Галькой не знаем, что такое музей, но нам и не важно знать. Слушаем, раскрыв от внимания рты.

– Один наш солдат вызвался стоять на посту ночью, пока остальные спят, а он потом отсыпался днём. Конечно, наши проверили, что в замке никого нет. И вот солдат рассказывал потом:

– Стою ночью, кругом темень, только на моём посту горит керосиновая лампа. Электричество отключено. Слышу – шаги чьи-то приближаются ко мне. Я: «Стой, кто идёт? Стрелять буду!» А на меня идёт… немец, и морда у него белая-белая, как у покойника. Я шумлю: «Хенде хох! Стрелять буду!» А он всё равно идёт. Я стреляю, а он не падает! Так и прошёл мимо меня! Думаю – привиделось мне, что ли? Утром рассказываю ребятам, а они ржут. На следующую ночь – такая же картина. Я чуть с ума не сошёл. Немец-то на покойника или на приведение похож. Днём опять обошли и проверили все помещения. Полный порядок везде и тишина. Но когда я шёл мимо одного рыцаря, он чуть покачнулся. Гляжу в прорези для глаз – зрачки живые. Я фонариком посветил, а в прорези глаза моргнули! У меня махорка в кармане, я взял да и метнул немного махорки в прорезь, а там к-а-к чихнёт кто-то! Ну никакое это не привидение. Долбанул прикладом по шлёму, сшиб его. Ну и в рыцаре живой немец стоял, а морда, наверно, специально чем-то белым намазана, чтобы ночью на приведение походить. Стали с ребятами и других рыцарей проверять, в них тоже живые немцы прячутся! Они, видно, ночью выходили из замка таким вот способом. И главное, в винтовках наших сумели как-то патроны подменить, патроны-то оказались холостые…

…Вот такая «бывальщина», рассказанная нам Зоей с чьих-то слов. Враньё, но мы верили, что так всё и было в немецком замке…

К нам, вернее, к моим братьям, часто прибегал бойкий мальчишка и ровесник нашему Герке Вовка Боков. Как рассказала потом наша бабка, он тоже из Густоевской родни и тоже из Вознесенки. Он-то прибегал к моим братьям, а мои подружки стали вдруг дразнить меня, будто Вовка – мой жених, потому и бегает к нам. Слово «жених» применительно ко мне казалось обидным с оттенком неприличия, и я со слезами жаловалась бабушке и просила не велеть Вовке к нам бегать.

– Ну да как же – жених! Он нам родня, не может жениться на тебе. Брат он тебе. Так и скажи девчонкам, – утешала меня бабушка.

Боковы жили недалеко от «молоканки», я у них почему-то никогда не бывала. Да и Вовкина мама и старшая сестра его Фая к нам почему-то не заходили. Отец Фаи и Вовки то ли погиб во время недавней войны, то ли сгинул в 30-е годы при массовых репрессиях. Семья без кормильца бедовала. А между тем Соня, мать Фаи и Вовки, приходилась нашей бабушке племянницей, была дочерью родного её брата Степана Пименовича Густоева. Я запомнила тётю Соню тихой и робкой женщиной. Фая, видимо, пошла в маму, – встречаясь с моими родителями, здоровалась застенчиво, стеснялась бывать у нас…

А вот и другая нам родня, очень близкая, – Тырдановы. Жили они в соседнем Непряхино. Вначале повести я рассказывала, что деда Тырданова я смутно запомнила живым.

Ныне никого из Тырдановых нет на этом свете, и я склоняю голову в молитвенной памяти о них. Жизнь тырдановской семьи складывалась более драматично, чем жизнь нашей семьи. В 1943 году, когда умер дед Тырданов, мама наша была уже замужем, её сестре Клавдии было 23 года, братьям Павлу – 16, Алёше – 14, Вите – 7 и младшей сестрёнке Нине – 4.