Бежала по полю девчонка

Кузьмина Людмила

После окончания техникума в 1949 году Алексея как молодого специалиста направили в Забайкалье, в город Балей. Там были золотоносные шахты, урановые рудники. На одно из этих предприятий Алексей устроился горным мастером…

Дядю Павла в его детском подростковом возрасте я не видела, в 17 лет его призвали в армию. Война катилась уже на Запад, и следом за ней следовал, не поспевая на боевые действия, молоденький боец – дядя Павел. Прыгал с парашютом на колхозное поле под Нижним Новгородом, недолго служил в Ярцево под Смоленском и только в самом конце войны – в 45-м – принимал участие в «не шибко боевых сражениях» в Литве и под Кёнигсбергом. Между прочим, в Вильнюсе он был старшиной зенитного артдивизиона, состоявшего

из «96 девок» – прямо как Васков из кинофильма «А зори здесь тихие», только дядя Павел был гораздо моложе Васкова. О разных пикантных историях с девками дядя Павел мне, спустя годы и уже взрослой, распространяться не стал, лишь скромно заметил, что «с этим делом было строго». Во время одного из авианалётов его контузило, и он на 4 месяца залёг в госпитале.

Ему было 19 лет, когда всякая война, в том числе и японская, закончилась. Очень хотелось домой – шла послевоенная демобилизация со всех фронтов, а его не отпускали – не истёк срок службы. Его отправили на Сахалин в расположение войсковой части, где он работал в мирной уже профессии: был механиком-трактористом. От моей мамы я знала, что дядя Павел на Сахалине был ранен ножом в бок и рана была получена от пленного японца. Воображение рисовало мне какую-нибудь геройскую историю. Спустя годы я спросила дядю Павла, как это произошло. Он ответил кратко:

– По дурости. Я напился и полез в драку.

Ну положительно ничего героического нельзя было выудить у дяди Павла! В ответ на мои сетования он сказал:

– Так вся моя война была такая! Ты думаешь, что я только и делал, что «Ура!» кричал? Это только в кино показывают да в книжках пишут!

Закончил службу дядя Павел на Чукотке, в Анадыре. Там он однажды чуть не погиб: работая на тракторе, провалился под лёд.

Я пролистала военный билет дяди Павла и сделала выписки:

«9-я окружная школа снайперов, курсант, ноябрь 1943 – июнь 1944.

Развед-десантная бригада, парашютист, июнь 1944 – октябрь 1944.

254 стрелковый полк, старший командир взвода, октябрь 1944 – ноябрь 1945.

423 стрелковый полк, командир стрелкового отделения, ноябрь 1945 –июнь 1946.

В\ч 78645, механик-тракторист, июль 1946 – март 1950.

В\ч 78645, тракторист-скреперист, март 1950– сентябрь 1950».

Письма дяди Павла с Чукотки я помню. Я читала на конверте название города Анадырь, выделяя ударением окончание слова «дырь», – смеялась. Мама поддакивала: «Дырь и есть!» Но своим дядей я очень гордилась: Сахалин, Камчатка, Чукотка – край земли! Вот бы глазком хоть глянуть! И тогда я написала письмо дяде детскими каракулями, а он стал мне отвечать и однажды в конверте прислал два засушенных цветочка с далёкой Чукотки. Я вдыхала горький увядший запах и удивлялась, как они дошли в письме и не превратились в труху.

Приходили и фотографии в военной форме. Дядя Павел казался мне героем. Я с гордостью показывала эти фотографии моим подружкам.

Один раз написала незнакомая женщина. Письмо пришло с Сахалина. Она назвалась невестой дяди Павла и собиралась приехать к нам в гости. С присланной фотографии на нас смотрело довольно приятное лицо. Женщина была одета по-городскому. На голове замысловатая шляпка с бутоньеркой. Мне она понравилась. Я стала с нетерпением ждать «тетю Аню», мечтая, как много конфет она мне привезёт. Но реальная тетя Аня оказалась староватой, у неё были гнилые зубы и неприятная улыбка. Я заметила, как моя мама, поцеловавшись с нею при встрече, отвернулась и стала незаметно, но тщательно вытирать свои губы.

Приехавшая тётя о чём-то долго и серьёзно говорила с мамой, конфет мне не привезла, а мои родители откровенно старались выдворить её поскорее. Она оказалась невестой-самозванкой, и дядя Павел жениться на ней не собирался, о чём он уже успел предупредить своих родных в письме, обозвав самозванку одним нехорошим словом. Пробыв у нас дня два, она исчезла, и больше я её никогда не видела. А мама потом вспоминала, что «невеста» давила

на психику бабушки Тырдановой, утверждая, что от дяди Павла у нее якобы есть ребёнок – мальчик. Может быть, так всё оно и было, но факт тот, что дядя Павел в жёны ее не взял. Пожив достаточное время вольной молодой жизнью, он не обременял себя излишней моралью в отношениях с женским полом. Трижды был женат, что в роду Кузьминых и Тырдановых бесспорно осуждалось и порицалось. Но я должна сказать, что дядя Павел никогда не казался этаким лихим бабником-ухажёром. Был он по-тырдановски спокоен и немногословен. Моя младшая тётя Нина говорила о своём брате: он жил только для себя и сам по себе. Жил как бы отдельно от своей семьи. Не помогал и бедствовавшей своей матери. Осуждал его и мой папка, называл «перекати-поле».

В те годы, когда наша семья жила в Карасях, я узнала, что в Чебаркуле живёт и работает мамина сестра Клавдия. Имя Клавдия по древнегречески означает «хромая». Как бы оправдывая своё имя, данное ей при рождении, Клавдия, переболев в детстве полиомиелитом, на всю жизнь осталась хромой. Одна нога у неё была согнутой в колене и намного короче другой, в результате чего Клавдия при ходьбе словно падала вперёд. Никакими палками и костылями она не пользовалась. Детская инвалидность мешала Клавдии жить полноценно, но она приспособилась к хромоте и всю жизнь обеспечивала себя всем необходимым сама и иждивенкой ни у кого не была. Все советовали Клавдии учиться, получить какую-нибудь интеллигентную профессию, и она была не без способностей, окончила десять классов с хорошими отметками, могла бы поступить в институт. Могла бы, но не поступила: война началась. Да и на какие шиши учиться? Чтобы не сидеть на шее родителей, поступила работать на военный завод в Чебаркуле. По случаю инвалидности ей доверили работать контролёром готовой продукции. А в 43-м году отец умер, стало голодно и туго. Клавдия перевелась шить солдатское обмундирование на том же военном заводе. Жила в общежитии. Ну а молодость брала своё. Несмотря на хромоту, парням она нравилась. Правда, мало их было – война выкосила мужское население стократно. На замужество виды были ненадёжные, и в 1946 году от какого-то залётного молодца Клавдия родила дочь Людмилу.

Работая в 12-часовой смене на военном заводе, могла ли она выкормить новорождённую дочь, которая и родилась-то уже ослабленной от вечно голодной матери? В общежитии ей отгородили уголок для детской кроватки. Её младшая сестра Нина вспоминала и рассказывала мне, как она летом восьмилетней девчонкой ходила одна в Чебаркуль на подмогу сестре, носила ей в общежитие уголь в ведре с железнодорожной станции и однажды набрала столько, что не смогла донести и по дороге по кусочку уголь выбрасывала. Живя у сестры в общежитии, приглядывала за девочкой, которая от слабости не могла плакать, а тихо-тихо пищала. Нина рассказывала:

– Оставит Клава для ребёнка варёную картофелину или печенюшку, надо было нажевать их и давать Люсе в тряпочке сосать. А мне самой есть хотелось до колик в животе, однажды не вытерпела, жевала для Люси половинку печенья и проглотила.

И Клавдия отправила Нину обратно в Непряхино к матери: сестру надо было кормить, а нечем. Ну а Клавдина дочь умерла в возрасте 9 месяцев. В свидетельстве о её смерти указана причина: гипотрофия. Другими словами умерла девочка от недоедания.

Больше детей у Клавдии не было, да и замуж она не выходила. Возможных женихов поубивало на войне. Так и жила одиноко всю жизнь вначале в Чебаркуле, потом уехала в Миасс.

О Тырдановых я ещё буду писать в следующих главах моей повести, а здесь хочу рассказать, как в 2002 году я подвигла мою тётушку Нину поехать со мной на Урал, посетить места, где прошло наше детство.

Первым делом мы приехали в Непряхино. Уже тогда я готовилась писать эту повесть и надеялась, что Нина оживит мою память, покажет, где находилась их землянка.

В моём детстве я бывала в дедовой землянке раза два или три, когда мама брала меня с собой, как она говорила, «в командировку».