Бежала по полю девчонка
Шрифт:
Утром родители выпили чаю с хозяевами и куда-то ушли. Я загрустила среди незнакомых мне людей. Старая бабушка ворчала что-то типа: понаехали тут! Я сидела на кухне на сундуке не выспавшаяся, с чувством своей ненужности в этом доме и не заметила, как, привалившись к стене, заснула. Хозяйский сын, старше меня несколькими годами, отнёсся ко мне более радушно. Он – «по-тимуровски» – подсунул под мою голову мягкую подушку и укрыл лёгким одеяльцем, и я безмятежно проспала до прихода родителей.
А на следующий день родители взяли меня с собой. Опять поехали на тряском и гремучем трамвае, который на стыках рельсов немного подпрыгивал. Оказывается, накануне родители записали меня на приём к врачу в
Потом она долго что-то писала на небольших листочках бумаги и говорила маме, как меня надо лечить. Запомнила я её непонятную фразу:
– К сожалению, барабанные перепонки – (От какого барабана? И что за перепонки у меня внутри ушей?!) – у Вашей дочери повреждены, слух у неё не восстановится. Чтобы она совсем не потеряла слух, надо лечить уши, следить, чтобы в них не попадала вода.
Мама страшно расстроилась, а я была очень рада, когда мы ушли от докторши, которая делала мне больно.
Мама повела меня в большой дом, он назывался непонятно и смешно: «Трест». Там у моего папки были какие-то дела, и мы его очень долго ждали. Я развлекала себя тем, что скакала на одной ножке по квадратикам, выложенным плитками на полу.
Наконец, папка появился, сказал, что мы пойдём сейчас в гости. В семье этой хозяйка работала хирургической сестрой в той самой областной больнице, где хирург Синяков Георгий Фёдорович зимой 1947 года прооперировал папку и спас ему жизнь.
О своём спасителе папка много раз рассказывал удивительную историю. В годы войны доктор Синяков попал в окружение под Киевом вместе с госпиталем и ранеными бойцами. Находился потом в двух немецких лагерях на территории нашей страны, оказывал раненым посильную медицинскую помощь, при этом сам переносил все тяготы немецого плена. В середине 1942 года немцы отправили его в международный лагерь военнопленных недалеко от Берлина. Там он был назначен хирургом в лагерный лазарет, блестяще провёл множество операций военнопленным, при этом все операции и перевязки проходили под контролем и наблюдением фашистских врачей. Однажды он спас сына гестаповца. Мальчик подавился костью, кость попала в трахею, мальчик задыхался и был при смерти, и никто из немецких врачей не смог ему помочь. А Синяков прооперировал мальчика и спас его. Мать мальчика, немка и жена гестаповца, встала на колени перед русским доктором. И доктору Синякову дали усиленный паёк, которым он потом делился с ранеными и больными в лагере.
После освобождения лагеря нашими войсками, доктору, как побывавшему в немецком плену, угрожали действующее тогда разбирательство в органах нашей безопасности и в лучшем случае высылка в места отдалённые на лесоповал или на Колыму. Избавило его от этой участи заступничество множества спасённых доктором наших солдат, которым Синяков помогал бежать из лагеря. И особенно помогло заступничество советской лётчицы Егоровой, Героя Советского Союза. Она была сбита под Варшавой в 1944 году, на неё даже похоронку состряпали наши военспецы, но она, обгоревшая, выжила и была доставлена в немецкий лагерь. Доктор Синяков при осмотре доставленной нащупал «корочки» под комбинезоном, догадался, что это документы Егоровой. Если бы он вынул партбилет и другие её документы при немецком докторе, лётчицу расстреляли бы, как расстреливали всех советских коммунистов и лиц командного состава. Но Синяков разрезал комбинезон и отправил его в таз, куда выбрасывал
Наша армия находилась на подступах к Берлину, война в мае 1945 года закончилась, лётчица Егорова вернулась к мирной жизни. Она обратилась к нашим властям и сообщила о подвигах доктора Синякова в немецком лагере, настаивала даже, чтобы его наградили Звездой Героя, но он был в плену, и таких было не положено награждать.
После войны доктор Синяков скромно жил в Челябинске, работал хирургом в больнице и спас ещё многих от смерти, в том числе и моего папку…
В Челябинске всё было настолько для меня новым и необычным, что я готова была верить всему, что мне говорили родители. Вот на следующий день они мне заявили, что пойдут в ресторан, куда детей не пускают, поэтому я останусь их ждать у Сабуровых. Перспектива для меня была совсем не радостной. Хозяйский сын, правда, пытался меня развлечь, давал мне читать детские книжки, но я смертельно обиделась на родителей. Как же: меня опять не взяли!
Заглаживая вину передо мной, мама принесла мне купленный сладкий пирожок в виде плоского брусочка – я не знала, что он назывался «пирожное». Сверху на нём была намазана какая-то сахарная белая масса и на ней лежала похожая на дождевого червяка розовая загогулинка. Я смутилась и не сразу взяла пирожное с тарелочки. Тем более что, когда я стала расспрашивать маму, что они ели в ресторане, мама вдруг недовольно сказала: «Да, ну! Дали нам окрошку с мухами!» После этих слов я решительно отодвинула от себя пирожное и заявила:
– Не буду я есть этого червяка!
Мама рассмеялась:
– Да это не червяк! Это сладкий крем! Ты ешь, не бойся!
И действительно: было очень сладко и вкусно.
Оставшееся время до отъезда домой в Караси родители потратили на ходьбу по магазинам. Разумеется, взяли и меня с собой. Мы зашли в магазин, где продавались товары только для детей. Я впервые видела такой огромный магазин, в котором мои глаза буквально разбегались от вида всевозможных игрушек, детской одежды и других полезных вещей. Из покупок мне запомнился двухцветный резиновый мяч – один бок красный, другой синий, с золотой полоской посредине. Мяч был в сеточке, как в авоське. И это – мне! Я в восторге. Братьям мама купила коробочки с цветными карандашами.
А когда мы вышли из магазина, мама купила мне стаканчик с мороженым. Я его отведала впервые в жизни. Вначале я слизывала мороженое языком. А дальше его как есть? Как бы я ни старалась высовывать свой язык, чтобы зацепить мороженое из стаканчика, в рот оно не попадало. Мама заметила эти мои безуспешные старания, засмеялась и сказала, что мороженое можно есть вместе со стаканчиком: он, мол, из специального теста. А мне показалось, что стаканчик картонный. Я и слова-то «вафля» никогда не слышала. И была потрясена! И когда дома в Карасях я попыталась рассказать об этом подружкам, они не поверили мне, сказали: «Врёшь ты всё, Люська!», что сильно обидело меня.
Наш отъезд из Челябинска почти мне не запомнился. Видимо, в поезде, переполненная впечатлениями, я просто спала. А в Чебаркуле папка куда-то сходил и вернулся неожиданно с Клавдией. Это была мамина сестра и моя тётя, которая жила и работала в то время в Чебаркуле. Однако она повела нас не к себе домой (она жила в рабочем общежитии), а направилась за угол вокзала, где, оказывается, нас ждала лошадь с телегой. Зная о нашем приезде заранее, Клавдия организовала для нас транспорт. И вот я лежу в телеге на охапке душистого сена, в полудреме долго еду, пока опять не засыпаю…