Безумие толпы
Шрифт:
Глава двадцать пятая
Арман, так же как Изабель, обошел оберж сзади и лишь после этого направился внутрь.
Он прошелся по лыжне, по которой много раз катался с друзьями зимними днями в молчаливом лесу, где тишину нарушает только звук скольжения длинных узких лыж по снегу: шшшшш-шшшшш-шшшшш. Ритмический, способствующий размышлениям. Над головой сквозь ветки пробивается солнце…
Шшшшш-шшшшш-шшшшш.
Они проходили по лыжне несколько километров, потом поворачивали назад и заканчивали прогулку в бистро. Отстегнув лыжи, прислоняли их к стене, входили с раскрасневшимися щеками внутрь,
Но сегодня тяжелые сапоги Армана вытаптывали узкую лыжню, ведущую к палатке. Полицейские Surete прочесывали лес в поисках орудия убийства или каких-то улик, которые легче заметить при дневном свете.
Услышав чьи-то шаги, старший агент повернулся и хотел было уже прогнать искателя диковинок. Но, увидев, кто идет по тропе, старший и остальные агенты выпрямились и отдали честь.
– Bonjour, – сказал Гамаш. – Bonne annee. Нашли что-нибудь?
– Пока ничего, patron.
Он зашел в палатку. Там стояла какая-то пугающая тишина. Он остановился на том месте, где рассталась с жизнью Дебби Шнайдер, и огляделся. Потом на секунду закрыл глаза, представляя себе то, что невозможно увидеть. Затем покинул палатку и быстрым шагом направился в оберж.
Остановившись у лестницы, ведущей в подвал, он задумался, посмотрел вниз. Его взгляду предстали не ярко освещенные ступеньки и не свежевыкрашенные стены, а склеп. В одно мгновение он перенесся в прошлое, в тот час, когда впервые преследовал призраков старого дома Хадли и загнал их в эту поганую нору.
Он увидел плотные сети паутины, скелеты отравленных крыс, заползших умирать в угол.
Он снова ощутил запах разложения, гниения, который ударил ему в нос, когда он направил луч фонарика глубже в темноту. Толстенные электрические провода, свисавшие с балок, касались его головы. Лица. Плеч.
Вдруг провода начали шевелиться. И он понял, что подвал кишит змеями.
А потом увидел и кое-что похуже.
Но теперь он сказал себе, что те воспоминания принадлежат прошлому. Другому времени. Другому месту. И все же, спускаясь, он чувствовал холодок, который поднимался, как вода в наводнение, от щиколоток к коленям. К животу, груди.
Потом холодок достиг шеи, накрыл его с головой… И на миг Арману показалось, что он сейчас утонет в воспоминаниях.
– Patron, – раздался голос Жана Ги словно откуда-то издалека.
Арман почувствовал чью-то руку на своем предплечье.
– Вы как будто не спешили, – сказал Жан Ги; голос его звучал легко, но хватка была крепкой. – Изабель решила, что вы вернулись в постель, но я вас защитил. Сказал, что вы, вероятно, забыли, где мы.
– Merci.
Они оба знали, что это не добродушная поддевка, это спасение. Благодаря Жану Ги призраки отступили назад в стены. Назад в память. Там их настоящее место. Он снова контролировал реальность.
Но, спускаясь вглубь подвала, Арман отмечал неровности на грубой каменной стене, похожие на очертания попавших в ловушку существ, которые стремятся вырваться на свободу. Как это свойственно всем монстрам из прошлого.
Люди в бистро разговаривали вполголоса. К этому времени даже те, кто не присутствовал на вчерашней вечеринке, знали о случившемся.
Габри решил сегодня отказаться от своего розового передника с рюшками, который надевал,
– На случай, если его отец решит без предупреждения заглянуть сюда, – пояснил Габри, – как он это всегда делает.
– Ты хочешь сказать, что Оливье так и не сообщил семье, что он гей? – спросила Клара.
– Вот в таких терминах не сообщил.
– А как он объясняет… – Она погрозила пальцем Габри.
– Я побаиваюсь спросить.
– А чего боится Оливье? – Мирна бросила взгляд через пространство зала на красивого, идеально ухоженного, стройного мужчину, который переставлял банки с конфетами за барной стойкой.
Но предположения у нее имелись, поскольку она была психологом.
Оливье боялся неодобрения. Он ненавидел неодобрение сильнее, чем любил одобрение. Мирна знала: это пережиток детства. Вероятно, мальчик, который понял, что он гей и всю жизнь обречен быть предметом осуждения, не находил себе места.
В этот момент, словно вызванная по обещанию суда, появилась Рут.
Она швырнула на стол какой-то значок, потом села на диван лицом к громадному пылающему камину из плитняка.
– Что это? – спросила Клара, беря значок. – Ой, вижу. Это из твоего стихотворения «Увы». – Она закрыла глаза, закинула назад голову, вспоминая. – «И этот обреченный голос из горла рвется моего / и в моем сердце тлеет ее гнев / средь пепла…»
– Хватит, – резко проговорила Рут. – Мы все знаем, что дальше.
– «…остаточной вины», – закончила Клара и открыла глаза. – Это стихотворение о твоей матери.
Здорово сказано, подумала Мирна. «Средь пепла остаточной вины».
Хотя иногда пепел на самом деле – угли, которые только и ждут момента, чтобы вспыхнуть пламенем. Нанести еще больший ущерб.
Они все таили в себе это чувство остаточной вины, хотя одни сумели отряхнуть пепел и пойти дальше, другие же были засыпаны им целиком. Как те несчастные души, погибшие при извержении Везувия. Человеческие формы остались, а плоть выгорела.
Мирна посмотрела на пуговицу. «Не будет ли тогда, как прежде, СЛИШКОМ ПОЗДНО?»
– Эта ужасная женщина продает их, – скривилась Рут. – Собирает деньги на свою кампанию.
– Эбигейл Робинсон? – спросила Мирна.
– Амелия Эрхарт [81] , – сказала Рут. – Мы ее нашли. Она и Джимми Хоффа [82] сожительствуют в домике на Старой почтовой дороге. Конечно Эбигейл Робинсон. Кто же еще?
81
Амелия Мэри Эрхарт (1897 – предп. 1937, объявлена умершей в 1939 году) – американская писательница, первая женщина-пилот, перелетевшая Атлантический океан. В 1937 году при попытке совершить кругосветный полет пропала без вести в центральной части Тихого океана.
82
Джеймс Риддли (Джимми) Хоффа (1913 – предп. 1975, признан умершим в 1982 году) – американский профсоюзный лидер, неожиданно исчезнувший в 1975 году при невыясненных обстоятельствах.