Безумие толпы
Шрифт:
– Вы хорошо знаете почетного ректора? – спросил Гамаш у доктора Жильбера.
– Шапочно. Мы встречались, может, раза два в год. Оба были заняты. У нее отнимали много времени дела в университете, а мне нужно было сажать турецкие бобы.
Жалость к самому себе отчетливо слышалась в его словах. Забытый и ожесточенный Винсент Жильбер был великим человеком. И падшим. Кардиналом Вулси [75] в научном мире. «Прощай же, мой ничтожным ставший жребий!» [76]
75
Томас
76
Слова Вулси из трагедии Шекспира «Генрих VIII». Перевод В. Томашевского.
Но Вулси ушел без шума. Гамаш сомневался, что Винсент Жильбер готов уйти подобным образом.
Неужели он решится на последний грандиозный поступок, который напомнил бы всем о его величии? Вот только мотивом такого поступка вряд ли были Идолы этого мира.
У Жильбера имелись другие основания желать смерти Робинсон.
– Профессор Робинсон заявила, что у вас нет морального авторитета, чтобы судить ее, – сообщил Гамаш. – Она даже сравнила вас с Юэном Камероном. Что она хотела этим сказать?
Жильбер отрицательно покачал головой:
– Не слишком тонко со стороны нашей Эбигейл, правда? Если кому-то хочется вывалять в грязи ученого из Макгилла, то он вытаскивает из могилы кости Юэна Камерона. Вина по ассоциации. Это только демонстрирует степень ее отчаяния.
– А дальше она сказала: «Не думайте, что я не знаю».
– Ужасно. Два отрицания в одном предложении.
– Да. Она говорила, что ей известно кое-что. Что?
Жильбер рассмеялся:
– Неслучайно же меня величают Святым Идиотом. Вероятно, по ее мнению, ей известно нечто такое, что может меня смутить. Она просто не понимает, что я счастлив владеть всем merde, какое есть на свете. Но я загладил свои грехи. Живу теперь тихой, беспорочной жизнью в глубине леса. Вдали от всяких искушений или даже возможности совершить что-либо безнравственное.
– Но не противозаконное. Она вас шантажировала, добиваясь вашей поддержки?
Жильбер снова рассмеялся.
– А вы мне нравитесь! – Он подался к Гамашу. – Начистоту? Неужели вы думаете, что меня можно шантажировать? Неужели считаете, что меня волнует чужое мнение? Я прежде был самым выдающимся канадским медиком-исследователем. Я награжден орденом Канады. Национальным орденом Квебека. Я со всего мира получал приглашения выступать на научных конференциях. А теперь живу в бревенчатом домишке в медвежьем углу. Нет, старший инспектор, больше мне терять нечего. Все, что у меня было, я отдал. Попытка шантажа позабавила бы меня и немного развлекла. Помогла бы скоротать долгие зимние дни и ночи. И ничего более.
И все же, думал Арман, глядя в его воспаленные глаза, эта тирада с отрицаниями была слишком длинной и подробной для человека, которому больше нечего терять.
Не в первый раз Гамаш спрашивал себя: что загнало этого до крайности самолюбивого человека в чащу леса? Какой из его поступков требует вечного искупления?
«И вот он пал, – подумал Гамаш, – он пал, как Люцифер, навеки, без надежд» [77] .
Остальные допросы прошли быстро. Габри, Оливье, Клара, Мирна. Никто из них ничего не видел, ничего не слышал.
77
Слова Вулси из трагедии Шекспира «Генрих VIII». Перевод В. Томашевского.
Но один интересный момент все же случился, когда Бовуар спросил у Мирны, что она думает о профессоре Робинсон. Он всем задавал этот вопрос. И Мирна ответила на него, продемонстрировав особую
– Ты заметил, что она вошла и прямиком направилась к тем двум людям в комнате, которые явно не хотели с ней разговаривать? К святому идиоту и к тебе, – сказала она Бовуару. – Есть что-то самоненавистническое в человеке, который ведет себя подобным образом. Он будто нарочно подходит вплотную к винту самолета.
– Так зачем это делать? – поинтересовался Бовуар.
– Это самонаказание. Я думаю, она каждый день надевает власяницу и отправляется фонтанировать дерьмом, причем всю эту чушь она не обязательно поддерживает.
– Постой, – произнес Бовуар. – Ты думаешь, она не верит в собственное дело?
– Я думаю, она уверовала в свои идеи разумом, но насчет ее сердца точно не скажу. Если только, конечно, оно у нее есть.
– Тогда зачем ей все это?
– А зачем вообще люди что-либо делают? Что-то ее побуждает к этому.
– Что-то? Или кто-то?
– Одно из двух. Или то и другое. Она как наркоманка. Она привязана к чему-то такому, от чего не может отказаться, хотя и знает, что это саморазрушительно.
Жан Ги Бовуар кивнул. Он знал, что такое наркомания и непреодолимая тяга.
– Вы психолог, – сказал Гамаш. – Как вы думаете, профессор Робинсон хочет остановиться?
Мирна вздохнула и посмотрела в окно. Ночь была долгой, долгой и ужасной. А та несчастная женщина все еще лежала там, в лесу.
– Если бы вы попросили меня высказать предположение – а это только предположение и ничто иное, – я бы сказала, что профессор Робинсон глубоко противоречивая натура. Я наблюдала, как она пытается втереться в доверие к людям, даже к тебе, – кивнула она Бовуару. – Она хочет нравиться, это очевидно. И она на самом деле привлекательна. Но она тащит с собой этого громадного дохлого альбатроса [78] , который вызывает у людей отвращение. Думаю, она была бы рада избавиться от этого, но не может.
78
Эти слова принадлежат канадскому юристу и политику Питеру Маккею, претендовавшему в 2020 году на пост лидера Консервативной партии, однако проигравшему внутрипартийные выборы Эндрю Ширу, который, по мнению Маккея, ратует за ультраконсервативные ценности и тащит их за собой, как «дохлого альбатроса». Это сравнение – аллюзия на знаменитое произведение Сэмюэла Кольриджа «Сказание о Старом Мореходе» (в рус. перев. Н. Гумилева – «Поэма о Старом Моряке», 1919). Старый Мореход во время плавания убивает альбатроса, после чего корабль попадает в долгий штиль; моряки обвиняют в этом Старого Морехода и в наказание вешают ему на шею убитую птицу, которую тот обречен носить на себе вечно.
– Не может угомониться, – добавил Гамаш.
Она несколько секунд смотрела на него, заглядывала в его вдумчивые глаза и видела в них кружение призраков.
Перед ней был человек, понимавший, что значит желание угомониться. Что же касается Эбигейл Робинсон, то ей не позволял угомониться избыток желчи в ее житейской чаше.
– Но почему не может? – удивился Бовуар. – Зачем тянуть эту лямку, если она сама не верит в то, что делает?
– Нет, полагаю, все же верит. И еще думаю, что она ненавидит себя за это. Оттого и испытывает дискомфорт. Такая личность бывает очень неуравновешенной.
– И может убить друга? – спросил Бовуар.
Мирна улыбнулась, однако в ее улыбке не было веселья:
– Понятия не имею. Я предполагаю, что это убийство не было запланированным. Верно?
Гамаш и Бовуар переглянулись и кивнули. У них пока не было времени обсудить подробности, но это казалось очевидным. Когда орудием убийства становится полено, вряд ли можно считать убийство спланированным.
– На вечеринке могло что-то случиться, – продолжила Мирна. – Не разругались ли подруги? Не было ли между ними какого-то спора?