Безумие толпы
Шрифт:
Недавно Рейн-Мари, перебирая содержимое коробок, наткнулась на фотографию абсолютно нормальной женщины своего поколения. Женщины, которая рано вышла замуж. В шестидесятые и семидесятые воспитывала детей. Готовила еду на Рождество и День благодарения, хранила рецепты, школьные табели успеваемости и подарки от детей, которые драгоценны только для матери.
Женщины, которая волонтерствовала в местной больнице, а потом приходила домой, запирала дверь и рисовала обезьянок на случайно выбранных письмах и счетах. Хотя теперь Рейн-Мари задалась вопросом: а в самом ли деле
– Мы также должны иметь в виду, что вчерашнее преступление связано со стрельбой в спортзале, – донесся до Рейн-Мари голос Армана.
– Ты хочешь сказать, что кто-то из участников вечеринки попытался закончить начатое?
– Не исключено. Хотя я и не понимаю, каким образом. Наиболее вероятный пособник находился за несколько миль от места преступления и к тому же под стражей. Сегодня утром его будут допрашивать. Связь может быть весьма опосредованной. Возможно, первая попытка натолкнула кого-то на мысль о второй. Вдохновила на вторую.
Когда Арман ушел, Рейн-Мари решила рассортировать бумаги: сложить те, что со странными рисунками, в одну стопку, а без рисунков – в другую.
Глядя, как растет первая стопка, Рейн-Мари подумала: вероятно, тут вполне может оказаться сотня обезьян.
На пути в гостиницу Арман остановился у коттеджа Рут.
Летом старый дом с его покосившимся крыльцом, шаткой оградой и ставнями, закрывавшимися лишь наполовину, казался почти заброшенным. Краска облупилась, а газон зарос сорняками.
Если бы Рут попыталась придать своему дому непривлекательный вид, то она не смогла бы сделать это лучше. А вероятность того, что такую попытку она предпринимала, была очень высока.
Друзья в деревне не раз предлагали ей отремонтировать и покрасить дом, выполоть сорняки, но она категорически отказывалась. Ее дом как будто был отражением ее самой. Развалиной. Довольно шаткой. Явно перекошенной. Однако она в ремонте не нуждалась. И ее дом тоже.
«И чтоб ты знал, – сказала она Габри, когда тот появился в садовых перчатках и с совком. – Мне нравится травка».
«Сорная трава, ты хочешь сказать», – поправил ее он.
«Может быть», – согласилась старая поэтесса.
Он внимательнее посмотрел на ее сад, на буйную растительность. Потом проконсультировался с Арманом, и тот заверил его, что это не марихуана.
«Хотя это не значит, что она ее не курит».
Теперь Гамаш стоял на том же месте и смотрел на тот же маленький коттедж.
Зимой коттедж преображался. Покрытый снегом, с сосульками, свисающими с карнизов, он походил на сказочный домик. Построенный счастливыми детьми.
Дом из самого неприглядного превращался в самый привлекательный дом в деревне.
Такова сила восприятия, думал Арман, пробиваясь с лопатой по заснеженной тропинке. Когда он закончил и вонзил лопату глубоко в сугроб, дверь чуточку приоткрылась.
– Тебе чего?
– Мне нужно поговорить с вами, Рут. О прошедшей ночи.
Наступила пауза. Потом дверь широко открылась, и он быстро вошел внутрь.
В гостиной горел огонь – к счастью, в
Книги служили приставными столиками рядом с потертым диваном, на стопках книг лежал лист фанеры, и сие сооружение использовалось как кофейный столик. Впрочем, в доме Рут он выполнял функции питейного.
Многие из книг, как подозревал Арман, были «позаимствованы» в магазине Мирны.
Рут скинула несколько томов с дивана, освободив для Гамаша место.
Откапывая тропинку, он согрелся и теперь снял куртку и сапоги. Потом сел – медленно и с опаской. Сгибая колени, он внимательно контролировал «заход на посадку», пока не почувствовал, как диван проседает под ним. Один раз – всего один! – старший инспектор совершил ошибку, усевшись на этот диван так, как привык у себя дома. Но у этой развалюхи почти отсутствовали пружины, а потому Арман ударился о деревянный пол, получил синяк, да еще почувствовал пружину там, где ее не должно было быть. Он подскочил что есть силы – и больше никогда не повторял этой промашки.
Роза устроилась на одеяле у огня и теперь бормотала во сне. Арману показалось, что она бубнит что-то вроде: «Merde, merde, merde», потом делает вдох и снова: «Merde, merde, merde».
Он прикидывал, сколько времени понадобится маленькому Оноре или даже Идоле…
– Ну так говори, – велела Рут.
– Я подразумевал, что говорить будете вы, а я буду слушать. Вы хорошо знаете Эбигейл Робинсон?
Этот вопрос удивил Рут, а удивить ее было трудно.
– Вижу, ты решил начать с дурацкого вопроса. Вероятно, чтобы установить планку пониже. С чего ты взял, что я ее знаю? Я вчера видела ее в первый раз. И мы с ней даже не разговаривали. Никогда. Ты что, летом стриг мою травку?
– А Дебби Шнайдер? – продолжил он.
– Это та, которую убили… – Рут задумалась.
Она никогда не относилась легко к смерти, а тем более насильственной. Может быть, смерть отрезвляла ее, подумал Гамаш, поскольку саму ее от смерти отделяло одно оскорбление.
В ее слезящихся глазах отразился сполох пламени, и он увидел, как видел и всегда, яркое горение ее мысли.
– Нет, с ней я тоже не разговаривала. Большую часть вечера я беседовала со Стивеном.
– Вы не видели ничего такого, что, с учетом вчерашних событий, заставляет вас задуматься?
Гамаш знал, что, хотя другим Рут постоянно заявляла о потере памяти, это было всего лишь игрой. Рут Зардо внимательно все подмечала. Она тонко чувствовала людей, их присутствие, их чувства.
Волновало ли ее, что чувствуют другие люди, уже другой вопрос. Но мало что проходило незамеченным мимо нее. И немалая часть того, что она подметила, отражалась потом в поэтических строках.
Давно она в земле, в краях далеких… И все же мать со мною до сих пор.