Безумно холодный

Янцзен Тара

Не просыпаясь, она свернулась калачиком рядом с ним. Мелкий дождик стучал за окнами, а свет серого утра ложился на пол.

Дилан не будет терять времени в Вашингтоне. Кид не помнил ничего, кроме его обещания вернуться меньше, чем через двадцать четыре часа. Никаких других обещаний он не давал.

Ну и хорошо.

Киду не нужны были ничьи обещания или одобрения американского правительства. Благодаря пище и достойному сну — первому за последние несколько недель — он почувствовал, что голова снова начала работать нормально.

Он знал, что ему следовало сделать, чтобы получить возможность жить в согласии с собой. А генералу Гранту и министерству оборону придется отвалить в сторону и позволить ему сделать задуманное.

Вчера вечером Скитер сказала ему, что Крид вышел из игры. Пройдут недели, может, месяцы прежде, чем он будет готов встать в строй — это означало, что ему как никогда необходимо переговорить с Суперменом. Ему нужно это сделать, но только не этим утром.

Этим утром ему нужна Никки.

Нужна как воздух.

Натянув на них с Никки простыни, он зарылся глубже в подушку, прижался носом к ее волосам и просто вдохнул ее, наполняя себя ее ароматом, мягкостью ее кожи и нежной силой гладкого тела, вытянувшегося рядом с ним.

Никки проснулась, почувствовав, как его рука скользнула вниз по ее спине. Ее разбудила горячая сила его тела и мысль о том, что она, возможно, никогда им не насытиться.

Он разговаривал с ней прошлой ночью, шептал о любви, о жажде, своем брате. Он рассказал ей о Джей Ти, о том, как он жил, о том, каким был диким, о автомастерской на Стил Стрит, о том, как он вырос и стал морпехом прежде чем связался с Диланом и Хокинсом, Куином и Кридом, и один раз — один единственный — он заговорил о мести, о возвращении в Колумбию и завершении работы, в результате которой убили его брата.

Это ужасно напугало ее. И пугало до сих пор. Связавшись с ним, она поступила как полнейшая идиотка, она отдала ему свое сердце, а он разобьет его на тысячи мельчайших кусочков. Она не знала, хватит ли ей сил, чтобы пережить все это. Ее родители погибли в Южной Америке восемнадцать лет назад, и она до сих пор разгребала последствия.

Она рисовала, она творила. Вся ее жизнь состояла из изучения процесса творения — и она полюбила мужчину, способного подчинить себе силу разрушения, человека, который почти стал этой силой.

Как такое могло случиться?

И как она сможет опустить его, зная, зачем он уходит?

Его желудок заурчал, и, несмотря на страхи, она ухмыльнулась, прижавшись к его груди.

— Голоден?

— Умираю от голода, — признался он.

— Тогда давай займемся этим, пока не отвлеклись. — Быстро поцеловав его, она вскочила с кровати и потянула его за руку. Он так сильно потерял в весе, что желание накормить его перевешивало желание заняться с ним любовью.

По крайней мере, так она думала до того, как он встал и потянулся, закинув руки за голову и широко расставив ноги на груде синих шелковых простыней.

О, ух-ты.

—

Не… двигайся, — сказала она, попятившись к полке с камерами. Схватив 35миллиметровую, она быстро проверила наличие пленки, следом вцепилась еще и в цифровую, перекинув ремешок через плечо.

— Э, Никки, да ладно тебе, — сказал он с полуулыбкой. — Ты не можешь… О, да ладно. — Он покраснел и отвернулся, как только она начала снимать. — Ник, ну правда. Я же голый.

— Бесценно, прекрасно. — Она кружила вокруг него, пока камера пожирала пленку.

Он продолжал поворачиваться, пока не сдался окончательно и не повернулся к ней лицом, уперев руки в бока, словно бросая вызов камере.

Ей это нравилось.

Через секунду бравада закончилась — снова смутившись, она закрыл лицо рукой. Классика. Потом зарылся пальцами в волосы — даже лучше, чем классика. А потом он отправился за ней.

— Кид! — взвизгнула она, и, засмеявшись, бросилась бежать вокруг маленького стола, который поставила в служившем кухней углу мастерской. Впрочем, соревнованием назвать это можно было с натяжкой. Несколько шагов и он загнал ее в ловушку между холодильником и раковиной. Внезапно еда стремительно потеряла свои позиции в списке желаемого. По крайней мере, в этот конкретный момент.

Он поднял ее, и она обвила ногами его талию, не спуская с него глаз и покрывая лицо поцелуями. Между ласками она стащила с шеи свои камеры и поставила их на прилавок.

Он был таким сладким, его губы — такими сладкими. Она целовала его рот, его щеки, крылья его носа, пробегала языком по бровям — тем самым суровым бровям, которые придавали его лицу схожесть с ястребом.

Отступив назад, он сел на кухонный стол, не опуская ее с колен.

— Еды, девчонка! — прорычал он, покусывая ее кожу.

Захихикав, она потянулась к ручке холодильника.

— У нас есть пудинг и… хм, пудинг. Я закажу пиццу.

— В девять часов утра? — Он поднял на нее глаза.

— Доставка пиццы двадцать четыре часа семь дней в неделю, — сказала она, потянувшись еще дальше к телефону.

Сработал быстрый набор и пару минут спустя на девять тридцать были заказаны супербольшая «Пепперони» и «Чикаго-стайл» с ветчиной.

— Уговор вы знаете, — сказала она в телефонную трубку, снова открыв холодильник и вытащив оттуда упаковку пудингов. — Запишите на мой счет, возьмите пять долларов на чай, постучите один раз и уходите.

— Ты установила правила для доставки? — спросил Кид.

— Конечно, установила, ковбой. — Она повесила телефонную трубку и, надорвав крышку на одном из пудингов, облизала ее с внутренней стороны. — Не хочу, чтобы кто-то разрушил чары, пока я работаю, не хочу болтать впустую с мальчиками из доставки, поэтому я и завела там свой счет — они присылают мне счета каждый месяц.

— Мило, — сказал он.

— Ммммм, — согласилась она, погружая ложку в пудинг, а потом отправляя ему в рот.