Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина

Мэтьюз Оуэн

Шелленберг обладал всеми качествами, чтобы стать самым опасным врагом Зорге. Он вступил в СС, элитные штурмовые отряды Гитлера, в 1933 году, сразу же после окончания юридического факультета. Фанатичный нацист, Шелленберг разделял Fiihrer-Prinzip (“принцип фюрерства”) – представление, что директивы Гитлера выходят за рамки законодательной системы и должны исполняться “беспрекословно”, несмотря на юридические мелочи. В 1935 году начальник РХСА Рейнхард Гейдрих лично назначил Шелленберга заниматься контрразведкой. В личном деле С С Шелленберг характеризуется как “открытый, безупречно исполнительный и надежный… принципиальный, суровый, энергичный, обладает очень острым умом”. Его национал-социалистические убеждения оценивались как “чрезвычайно крепкие”. Гейдрих доверил Шелленбергу неофициальные аспекты строительства империи СС. В сферу

его ответственности входило составление фондов недвижимости из конфискованного имущества, среди которого был и просторный особняк в берлинском районе Ванзее, где руководство СС через несколько лет будет обсуждать с членами правительства “окончательное решение еврейского вопроса”.

Обвинения против Зорге ставили Шелленберга в щекотливое положение. К 1940 году к суждениям Зорге по всем японским вопросам прислушивались многие члены высшего руководства рейха – не только посол Отт, но и генерал Томас из экономического отдела вермахта и “DNB”, ставшее к тому времени одним из филиалов агентуры рейха. Фон Ритген сообщил Шелленбергу, что Зорге ни разу не давал повода усомниться в своей благонадежности. В самом деле, его последний доклад о военной экономике в Японии распространялся среди самых высокопоставленных чиновников в Берлине. По оценке фон Ритгена, Зорге был “незаменим”.

Тем не менее, когда Шелленберг запросил досье Зорге в “трех-четырех” службах безопасности – гестапо, службе внутренней безопасности СД и в собственном архиве РХСА, – сразу же стало ясно, что в 1920-е годы у этого человека были значительные, обширные и безусловно подозрительные связи с рядом известных агентов Коминтерна. При отсутствии неопровержимых доказательств активного членства Зорге в КПГ или в Коминтерне “сам собой напрашивался вывод, что он был по меньшей мере сочувствующим”, – писал Шелленберг в своих послевоенных воспоминаниях. “Но он поддерживал тесные связи с людьми во влиятельных кругах и всегда был защищен от подобных слухов”^[2]. Остается загадкой, почему эти компрометирующие документы не были обнаружены еще в 1934 году, когда Зорге подавал заявление о членстве в нацистской партии, задолго до того, как у его “влиятельных” знакомых из Токио появились какие-либо причины покрывать его.

Менее проницательный и более прямолинейный человек, чем Шелленберг, немедленно бы принял меры, чтобы выставить Зорге из посольства, или разоблачил его перед японскими властями как коммуниста. Вместо этого Шелленберг решил и далее использовать несомненные таланты Зорге, выжидая, пока он допустит промах. По словам Шелленберга, фон Ритген настаивал, “если он даже на самом деле связан с иностранными разведками, мы должны все-таки найти средства и способы, с одной стороны, обезопасить себя, а с другой – извлечь пользу из знаний Зорге”. В результате Шелленберг “обещал Ритгену в дальнейшем защитить Зорге от нападок партийного руководства, если он… будет сообщать нашей разведке время от времени информацию о Японии, Китае и Советском Союзе… Когда я сообщил об этом Гейдриху, он одобрил мой план, но с условием, что за Зорге немедленно будет установлено наблюдение. Гейдрих был настроен скептически и учитывал возможность того, что Зорге может снабжать нас дезинформацией”^[3].

Шелленберг впоследствии заявлял, что договорился с самим начальником службы безопасности рейха, чтобы к Зорге относились как к потенциальному советскому агенту, и это положение вещей сохранялось около года до ареста Зорге японцами. Однако факты это опровергают. Если Шелленберг действительно был убежден, что Зорге – советский разведчик, он шел на огромный риск, позволяя ему работать в посольстве и при этом пользоваться допуском к секретной информации и доверием Отта, Томаса и DNB. Более вероятно, что добытая Шелленбергом информация лишь бросала на Зорге тень подозрения, но не более того. На самом деле местами “свидетельства” против Зорге – например, убежденность Шелленберга, будто Зорге “был в хороших отношениях с праворадикальными кругами в Германии в период с 1923 по 1928 год”, – были бесконечно далеки от истины. Значительную часть этого времени Зорге жил в Москве, о чем Шелленберг, разумеется, не знал. Свои мемуары “Лабиринт” (ставшие мировым бестселлером) бывший глава внешней разведки Германии начал писать в 1949 году, находясь на скамье подсудимых по обвинению в военных преступлениях^[4]. Автор мемуаров хотел изобразить себя патриотом Германии и, что еще более важно, всезнающим руководителем разведки. Тем не менее арест Зорге глубоко потряс Шелленберга и РХСА, поставив их в весьма неловкое

положение: потрясение было столь велико, что даже спустя несколько недель немцы все еще возмущались, заявляя о невиновности Зорге. В словах Шелленберга о том, что он так рано раскусил Зорге, явно чувствуется стремление постфактум представить события в более выгодном для себя свете^[5].

Совершенно точно можно сказать, что в нацистском аппарате безопасности, безусловно, возникли подозрения. Однако при выполнении приказа Гейдриха установить наблюдение за Зорге у Шелленберга возникли оперативные затруднения. В спецслужбе рейха при посольстве Германии в Токио не было такого сотрудника, который бы обладал достаточным опытом в контрразведке, чтобы заманить в ловушку агента калибра Зорге. Точнее, такого человека не было, пока в марте 1941 года на столе Шелленберга не оказалось досье полковника Иозефа Альберта Мейзингера.

Мейзингер состоял во фрайкоре с Рейнхардом Гейдрихом в начале 1920-х, когда будущий руководитель нацистской разведки был рядовым сотрудником баварской полиции. В нацистской тайной полиции оба нашли потом свое истинное призвание. С 1933 года Мейзингер занял свою нишу в тайной государственной полиции, гестапо, став экспертом по вопросам гомосексуализма, нелегальных сексуальных отношений между евреями и арийцами и абортов (запрещенных нацистским законодательством). Мейзингер отправил тысячи “асоциальных” элементов в концентрационные лагеря, сыграв ведущую роль в чистке рядов министерства иностранных дел от лиц, подозревавшихся в гомосексуальности^[6]. В сентябре 1939 года Мейзингер был назначен в оккупированной Германией Польше заместителем командира айнзацгруппы IV, эскадрона смерти, уничтожавшего противников нацистского режима. 1 января 1940 года, получив повышение до штандартенфюрера (полковника), Мейзингер возглавил полицию в округе Варшава, где развернул жестокую кампанию массового уничтожения поляков и евреев^[7]. В числе его самых страшных преступлений был массовый расстрел 1700 человек в лесу у села Пальмиры, казнь 55 произвольно отобранных варшавских евреев в наказание за убийство польского полицейского и казнь 107 поляков в наказание за убийство двух немцев^[8].

За эти и другие, менее публичные, проявления садизма и жестокости Мейзингера вскоре прозвали Варшавским мясником ^[9]. [11] К марту 1940 года руководство было настолько потрясено ужасающим поведением Мейзингера, что даже гестапо добивалось его ареста, намереваясь судить за военные преступления. На следующий год, после начала операции “Барбаросса”, подобные действия стали стандартной практикой айнзацгрупп, действовавших на территории СССР.

Но в 1940 году они вызвали шок. Даже Шелленберг, не чуравшийся насилия, отмечал, что из “огромного досье”, собранного им на Мейзингера, “следовало, что он был кровожаден и развратен едва ли не до утраты человеческого облика”^[10].

11

Он был не единственным претендентом на это прозвище. Группенфюрера С С Хайнца Райнефарта тоже называли Варшавским мясником.

К счастью для Мясника, его старый Kampfkamerad (боевой товарищ) Гейдрих вмешался, избавив Мейзингера от грозившего ему военного трибунала и возможной казни. “Мейзингер слишком много знал”, – писал Шелленберг, очевидно ссылаясь на их давнюю совместную службу с Гейдрихом^[11]. Чтобы спасти положение Мейзингера, был достигнут компромисс. С благословения Гейдриха и Шелленберга его отправили в посольство в Токио в качестве атташе по вопросам полиции. Полковника гестапо, словно опасную бациллу, отправили на восток на подводной лодке кригсмарине. Шелленбергу удалось найти человека, которому было по силам вести расследование против таинственного Зорге.

Прибыв в Японию в начале апреля 1941 года, Мейзингер, безусловно, произвел фурор. Как рассказывала одна немка в Токио, он казался столь “устрашающим, что у меня подкашивались ноги, когда я заходила к нему в кабинет”^[12]. В посольстве поговаривали, будто бифштексы с кровью Мейзингер ест прямо руками. Официально он занимал должность офицера связи рейха с японскими спецслужбами. Но вскоре стали распространяться слухи, что его настоящая задача – выискивать внутри германского сообщества врагов Третьего рейха.