Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина

Мэтьюз Оуэн

Но надежда на возвращение домой оставалась тщетной, пока Япония раздумывала, вступать ли ей в мировую войну. Благодаря его удивительной осведомленности в японской политике, в услугах Зорге отчаянно нуждались не только его придирчивые кураторы в Москве, но и немцы. Едва ли не весь 1939 год посол Отт уговаривал Зорге поступить на работу в посольство. Вслед за этим предложением Зорге от министерства иностранных дел рейха поступило приглашение занять “высокую должность, связанную с управлением информацией и прессой в посольстве”^[3]. Фактически министерство хотело заполучить блестящий ум Зорге в собственное безраздельное пользование.

Это предложение поставило Зорге в трудное положение. Благодаря тесной дружбе с Оттом у него уже был неформальный доступ к секретным досье и телеграммам. Став сотрудником посольства, он получил бы уже более свободный и официальный доступ. Но Зорге требовалось много свободного времени

на трудоемкую работу, сопряженную со встречами с агентами, составлением донесений и их шифровкой, не говоря уже о том, что журналистское прикрытие давало ему относительную свободу передвижения и позволяло встречаться с информаторами. Еще важнее, что официальная работа в посольстве повлекла бы за собой формальную проверку на благонадежность, где потребовалась бы копия его досье в полиции по всем прежним адресам в Берлине, Гамбурге, Золингене и Франкфурте. “Если бы я согласился на эту должность, мне пришлось бы предоставить свои документы, – рассказывал Зорге следствию. – Проверка моей предыдущей карьеры могла повлечь за собой мое разоблачение”^[4].

От предложенной работы Зорге отказался. Отт разозлился, предложив, однако, потом компромисс. Зорге выделят рабочее место в посольстве, где он должен будет выполнять ряд официальных заданий, например, готовить ежедневный дайджест новостей для сотрудников посольства, не становясь при этом сотрудником рейха. В то же время, и это главное, Зорге будет “непрерывно выполнять роль личного сотрудника посла Отта”^[5]. Двое старых друзей подписали официальный договор, подтверждавший странный полуофициальный статус Зорге в самом сердце посольства, но вне его штата.

Пользуясь своим новым амплуа личного советника посла Отта, Зорге стал появляться в посольстве в шесть утра. В этот ранний час посольство было практически в его единоличном распоряжении, что давало ему возможность прочитать полученные ночью из Берлина телеграммы, просмотреть сообщения новостных агентств и порыться в столах коллег. В начале своей шпионской карьеры Зорге фотографировал важные документы, выгадывая моменты, когда он оставался один в кабинете Отта или Шолля. Теперь у него был собственный кабинет, где он мог запереться и беспрепятственно сфотографировать все необходимые бумаги. Кроме того, поскольку его работа была сопряжена с выбором “важной информации и организацией ее таким образом, чтобы руководство посольства могло немедленно с ней ознакомиться”, у него был официальный доступ ко всем поступающим в посольство донесениям, кроме предназначавшихся Отту телеграмм с пометой “лично”^[6]. Эти меры предосторожности, однако, не представляли собой никакого препятствия, потому что чаще всего в семь утра Зорге завтракал с Оттом. Стол устанавливали на газоне или в случае дождя – в утопающем в зелени зимнем саду, и прислуживавший мальчик приносил им свежие булочки из немецкой пекарни. Зорге пересказывал содержание поступивших ночью новостей, а Отт обсуждал с ним конфиденциальную корреспонденцию из Берлина^[7]. Полученные им в посольстве данные и информация “добывались не посредством интриг, заговора или насилия, – рассказывал Зорге следствию. – Мне показывали их Шолль и Отт, обращаясь ко мне за помощью”^[8].

После приятной утренней беседы с послом Зорге возвращался в свой кабинет в посольстве и заполнял Deutscher Dienst, брошюру посольства с последними актуальными новостями, распространявшуюся среди сотрудников дипломатической миссии и работавших в Токио немцев. К десяти утра Зорге освобождался от работы на рейх, садился в свой “датсун” и возвращался домой – за печатную машинку. После обеда он делал перерыв на сон и отправлялся проверять сообщения, поступившие в информационное агентство “Домэй”, а вечер проводил в городе.

Почти еженедельно Зорге продолжал писать для Frankfurter Zeitung. Как и в посольстве, здесь Зорге предпочитал оставаться внештатным корреспондентом, чтобы иметь возможность самостоятельно распоряжаться своим временем. Всего за шесть лет его работы в Японии редакторы издания заказали ему 163 статьи и вспоминали его как “крайне серьезного и вдумчивого человека, вникающего в суть журналистской работы и глубоко разбирающегося в политике”^[9].

Сегодня статьи Зорге читаются с трудом и зачастую представляются вполне банальными. Однако современники считали его одним из выдающихся экспертов по японским вопросам^[10]. В свою очередь, Зорге гордился престижным положением, достигнутым за счет сотрудничества с Frankfurter Zeitung, и в своих тюремных признаниях хвастался, что газета “в германском журналистском мире отличалась самым высоким уровнем”^[11]. Он также периодически писал еще более высокопарные статьи в Zeitschrift fur Geopolitik

Хаусхофера, благодаря чему имя Зорге было на слуху в руководящих кругах нацистской партии.

Москва все еще считала Японию источником непосредственной угрозы. Начиная с середины 1939 года Токио вел переговоры о создании нового марионеточного государства в духе Маньчжоу-го в оккупированных областях Китая. Подобные планы могли привести к официальному разделу Китая на регионы, контролируемые Японией, и территории, остающиеся во власти Гоминьдана и коммунистов, а в перспективе – к примирению сторон. Это был бы крайне нежелательный сценарий развития событий для Советов: они рассчитывали на продолжение боевых действий в Китае, так как они сдерживали японскую армию. Рукописный экземпляр предложенного тайного соглашения между Японией и ее “марионеткой”, бывшим председателем Центрального политического совета Гоминьдана, и лидером фракции сторонников сотрудничества с Японией, по имени Ван Цзинвэй, попал в руки принца Сайондзи, а от него – к Одзаки, Зорге и в Москву^[12]. 4-е управление передало копии документа своим союзникам-коммунистам в Китае и агентам в Гоминьдане, дав им срочные указания расстроить мирное соглашение с марионеточным государством Японии. Так Зорге внес свою небольшую лепту, подогрев конфликт в Китае – лишь бы защитить СССР.

4-е управление также оставалось чрезвычайно заинтересовано перевооружением Японии, превращавшим японскую армию в равного соперника советских сил на Дальнем Востоке. “Выясните производственные мощности арсеналов японской армии, флота и гражданских предприятий в области артиллерийских орудий, танков, автомобилей и пулеметов”, – приказывало Зорге 4-е управление 19 февраля 1940 года^[13]. Телеграмма заканчивалась уже привычными придирками Центра. Добытый капралом Косиро и отправленный с курьером в Москву армейский устав не представлял собой конфиденциальных сведений, и добывать его подпольными методами не требовалось, пенял Центр. Фактически вторая часть устава была секретной, но 4-е управление просто не обратило на это внимания. “Если вы считаете, что это можно [купить], почему бы вам не прибегнуть к своей легальной службе и не приобрести это через нее?” – парировал Зорге^[14].

Эти незначительные трения вскрывали растущую пропасть между командой Зорге в Токио и их кураторами в Москве. Одного за другим чистки коснулись шести начальников и десятков высокопоставленных сотрудников 4-го управления. “За эти годы органы НКВД арестовали свыше двухсот человек, заменен весь руководящий состав до начальников отделов включительно, – докладывал в мае 1940 года глава 4-го управления Проскуров комиссии наркомата обороны и в Центральный Комитет ВКП(б) по последствиям репрессий. – За время моего командования только из центрального аппарата [военной разведки] и подчиненных ему частей было отчислено по различным политическим причинам и деловым соображениям 365 человек. Принято вновь на работу 326 человек, абсолютное большинство из которых без разведывательной подготовки”. Проскуров, очевидно, переживал из-за этих потерь и профессионально, и лично. “Я доложил о резидентах, с которыми встречался, то есть с теми, кто все еще был там [не попал под чистку], – вспоминал один агент, направленный в Европу, чтобы доложить о состоянии формирующегося разведаппарата в середине 1939 года. – Я заметил, что, когда я говорил, Иван Иосифович [Проскуров] сжал скулы, мышцы на лице его дергались”, – при осознании, скольких ценных людей они потеряли. Возможно, Проскуров не дал Зорге разрешения вернуться в 1939 году, стремясь спасти его от второй волны чисток, инициированных его собственным заместителем (и в дальнейшем преемником) Филиппом Голиковым^[15].

К 1940 году на Большом Знаменском, 19 почти не осталось офицеров, которые были бы лично знакомы с Зорге. Он и его резидентура для большинства получателей добытых ими разведданных превратились в абстрактные фигуры. Семен Гендин годом ранее, повторив судьбу своих предшественников, сгинул на расстрельных полигонах НКВД. Однако его подозрения, что агентура Зорге “вскрыта противником” и работает “под его контролем”, сохранились, словно тлетворный смрад отравляя отношения Центра с Зорге.

Хуже того, после подписания пакта о ненападении с нацистами Сталин и Наркомат обороны стали еще придирчивее относиться к советской военной разведке. Подполковник Мария Полякова, одна из немногих подчиненных Проскурова, которым удалось остаться в живых после чисток, вспоминала, что после посещения Генштаба начальник вернулся в гневном раздражении. “Они нас что, за дураков держат? Какая может быть «деза»!” – воскликнул он. В мае 1940 года на встрече с заместителем наркома обороны Проскуров заявил: “Неважно, как это мне больно, но я должен сказать, что ни в одной армии нет такой неорганизованности и такого низкого уровня дисциплины, как в нашей”^[16].