Библиотекарист
Шрифт:
– А ты хотел бы? – спросил Рори Боба.
– Да, – солгал Боб.
Он оставил свой рюкзак на крыльце и последовал за Рори за угол дома, где встал под обручем без сетки, прибитым к фасаду гаража. Мальчики не слишком-то перебрасывались словами, но оба старались хоть что-то извлечь из вынужденного взаимодействия. К несчастью, у Боба почти не имелось ни спортивного опыта, ни способностей к спорту: он так и не смог ни разу попасть мячом в кольцо. Сам он считал, что его усилия выглядят потешно, но Рори неумелость Боба не веселила, он громко вздыхал, качал головой и тихонько, но сердито бурчал. Вскоре он объявил, что с него хватит, взял мяч и пошел в дом, не пригласив Боба пойти с ним.
– Боб? Что ты тут делаешь?
– Сижу, – не оборачиваясь, ответил Боб.
– Пойдем лучше ужинать, – сказала мать Рори. – Я накрыла вам с Рори в гостиной. Рори слушает смешную передачу по радио, “Фиббер Макги и Молли”.
Боб встал и пошел за матерью Рори. Тот сидел на зеленом диване в обшитой деревянными панелями гостиной и ел из тарелки, которую держал на коленях, а тарелка Боба ждала его на подносе. Мать Рори спросила Боба, что ему дать запить. “Молока, пожалуйста”, – ответил ей Боб, и мать Рори погладила его по голове и сказала, что сейчас принесет.
Боб уселся, осмотрел свою тарелку и стал есть картофельное пюре. “Фиббер Макги и Молли” прервались на рекламу, которая с жаром призывала покупать военные облигации, и тут Рори повернулся к Бобу и сообщил:
– Мой папа слишком старый, чтобы сражаться на фронте, – так сказал, словно это обстоятельство не давало ему покоя, словно это была гора, которую хочется сбросить с плеч.
– Понятно, – сказал Боб.
– Он бы пошел, если б был помоложе. Он хотел пойти.
Боб подцепил вилкой пюре.
– А твой, наверное, был там, да? – спросил Рори.
– Нет. Не знаю. Я так не думаю.
– Как это ты не знаешь? Был или не был?
– Я не знаю, – сказал Боб.
Вошла мать Рори со стаканом молока в руке, поставила стакан на поднос Боба и произнесла ровным голосом:
– Рори, выйди со мной на минутку, пожалуйста.
– Мы слушаем радио, ма.
– Всего на минутку, Рори.
Рори ушел с матерью, а вернулся один. Теперь он держался иначе по отношению к Бобу: не дружелюбней, а заинтересованнее, украдкой косясь на него всякий раз, когда думал, что Боб этого не видит. Боб понял, что мать Рори объяснила ему, что у Боба нет отца. Задевал не сам факт, что Рори об этом узнал, а его назойливое любопытство и то, что у него не хватало такта это свое любопытство скрывать. Но, по крайней мере, он понимал хотя бы, что не следует произносить вслух того, что звучит у него в голове; с этого момента он почти перестал говорить с Бобом.
После “Фиббер Макги и Молли” они послушали, как комик Боб Хоуп веселит на фронте солдат, не очень-то и смешно, а затем новости: немецкие войска в Дании сдались союзникам. Вошла мама Рори, держа в руках рюкзак Боба, и сказала чирикающим голосом: “Не пора ли вам, мальчики, приготовляться ко сну?” Когда Боб проходил мимо нее, она снова положила руку ему на голову, и он внутренне скривился на это прикосновение, которое, как он теперь знал, означало, что он вызывает жалость.
Они направились в комнату Рори, по очереди сходили в ванную, почистили зубы и надели пижамы. Боб лежал в темноте на полу в спальном мешке; спать совсем не хотелось, и через некоторое время, услышав ровное дыхание Рори, он прямо поверх пижамы натянул свою уличную одежку, взял рюкзак и вышел из комнаты. Спустился по лестнице и, тихо ступая, по коридору направился к входной двери; проходя мимо кухни, он увидел отца Рори: тот, согнувшись,
– Ты, должно быть, тот парень, который у нас ночует, мне говорили. – Боб это подтвердил, и отец Рори спросил его: – И куда ж ты собрался?
– Домой.
Мужчина посмотрел на свои наручные часы, а потом на Боба.
– Все в порядке. Я в порядке. До свиданья. Благодарю вас, – сказал ему Боб.
– Меня-то за что, – отозвался отец Рори и снова согнулся перед нутром холодильника. – Я ни при чем.
Это была в несколько миль прогулка сквозь теплую тихую ночь, и Боб почувствовал облегчение, освобождаясь от чувств, которые вызвало в нем пребывание в чужом доме. Он медленно шел сначала пригородными, а потом городскими кварталами. Прежде он никогда не гулял так поздно, и пустота ночи совсем не пугала, а казалась покойной и безопасной. Он не заблудился, но все-таки чуть поплутал; в общем, он знал, в каком направлении двигаться, чтобы добраться домой, и использовал мосты как ориентиры. Перейдя реку по мосту Моррисона, он пологим холмом поднялся к дому мятного цвета.
Было уже за полночь, когда Боб вошел в свой квартал. Только у них в доме горел свет, а на подъездной дорожке стоял новенький черный “паккард”, сверкавший в свете уличного фонаря. Боб услышал, как играет стереосистема; по лужайке он прокрался к кухонному окну и встал на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь. Через коридор, ведущий из кухни, отчасти проглядывалась гостиная, и там была широкая спина мужчины без пиджака, рукава рубашки закатаны, а с плеч мужчины свисали руки матери, саму ее видно не было, но красными ногтями она вцеплялась в него, и они медленно танцевали. Когда музыка смолкла, тела настиг порыв страсти, они стиснулись, и Боб отвернулся и пошел от своего дома в парк, который располагался дальше по улице.
В парке никого не было, и Боб сел, а затем и прилег на скамейку, чтобы смотреть в небо, потому что не представлял, что ему еще сделать. То, что он сейчас чувствовал, было глубже и насыщенней, чем обыкновенная тошнота: его тошнило всем сердцем. Но неутомимые облака устроили ему неторопливый показ форм и настроений, таинственный, подсвеченный лунным светом; они убаюкали и отвлекли Боба, заморочили и нагнали сон. Когда он проснулся, было уже за семь утра, он встал, размялся и пошел назад к дому. На подъездной дорожке блестела лужица масла, но “паккард” уехал.
Войдя в дом, Боб застал мать на кухне, она стояла и глядела на раковину, заваленную грязными тарелками и кастрюльками. Воняло горелым маслом и пепельницами, в которых громоздились окурки, а мать Боба, истерзанная на вид, стягивала рукой кимоно у шеи. Услышав шаги Боба, она повернулась к нему, как манекен на вертушке. По глазам ее было ничего не понять; она хрипло сказала: “А, вот и мистер Популярность”. Не вызвало ее удивления ни то, что он вернулся так рано, ни то, что он вернулся сам по себе. Она лишь известила его, что ей нездоровится, что ей нужны отдых и тишина, и пошла вверх по лестнице, чтобы обрести то и другое.
Боб посидел недолго в кухонном закутке, глядя из окна, в которое со двора смотрел прошлой ночью, и твердо решил сбежать, взаправду сбежать, вот сию минуту, немедля. Он вышел из дома, спустился с холма и опять через реку направился к вокзалу, и из-под отворотов его синих джинсов выглядывала пижама.
Боб сам поразился тому, как легко оказалось сбежать. Он устроился в вагоне третьего класса, где нашлось свободное место, и через четверть часа поезд стронулся с места и отправился в путь.