Библиотекарист
Шрифт:
– Да.
– Ты теперь, значит, богач, – сказал Боб.
– Ну, я совсем немножко богач.
– И что дальше?
– Не знаю. Это произошло-то минут пятнадцать назад. Наверное, начну строить планы. Лечиться. Завтра утром меня выписывают. Сможешь заехать за мной, подбросишь меня до дому, а, Боб? Поможешь мне подняться по лестнице – это как раз недельная норма нагрузки на сердце.
– Конечно, – сказал Боб.
Конни покачивала на них головой, и на лице ее были написаны веселость и презрение одновременно.
– И снова я вас спрошу: что, черт возьми, с вами двумя происходит?
Боб и Итан повернулись
– Ты будешь жить у нас, пока не поправишься, Итан, – объяснила Конни.
Присутствие Итана придало дому новые черты, привыкнуть к которым Бобу потребовалось время. Каждое буднее утро, когда Конни и Итан еще спали, Боб вставал и начинал обычную подготовку к рабочему дню; только теперь он не разжигал камин и не готовил себе по всем правилам завтрак: эти действия, по словам Конни, беспокоили Итана, мешая его выздоровлению. Однажды вечером, потянувшись за своим будильником, Боб обнаружил, что звонок плотно обернут ватой.
– Что ты сделала с моими часами? – спросил он Конни.
– Они будят Итана.
– Они будят меня. Такая у них задача.
– Они и так разбудят тебя, маньяк.
И в самом деле будили, но Бобу недоставало того момента истошного ужаса, который вонзал в него необернутый звон.
Оказалось, что ему неприятно уходить на работу, оставляя дома Конни и Итана вдвоем на столько часов, и он вздрагивал, преодолевая порог входной двери, как будто за ним было магнитное поле, которое его отторгало. Дни в библиотеке тянулись длиннее обычного, и когда он возвращался домой, Конни было не до него: она ухаживала за Итаном, либо готовила для него, либо ходила вокруг на цыпочках, потому что он спал.
Боб прекрасно понимал, что Итану нужно создать условия для полного восстановления сил, и был рад приютить друга, но не мог не чувствовать, что равновесие в его доме нарушено, и дисбаланс этот, мягко говоря, навязан ему против его воли. Он почти что достиг той переломной точки, где сделался бы по-настоящему несчастлив, когда здоровье Итана начало поправляться и Конни, отвлекаясь на заботы о нем поменьше, снова вернулась к Бобу.
К концу первой недели трехнедельной побывки Итана Боб избавился от своих мелких страхов и подозрений, всего лишь глядя на то, как Итан и Конни ведут себя друг с другом. Дело было в том, что друг дружке они нравились. Дело было и в том, что они дружно любили и обожали Боба, радостно встречали его по вечерам и жадно выслушивали все впечатления его дня, все его служебные новости. Они хохотали за ужином – Итан мог только тихонько посмеиваться, – и Боб видел, что его отношения с Конни ничем не запятнаны.
Потом Итану стало еще лучше; оживившись, он решил потратить часть тех денег, которыми ранение его обеспечило, и принялся делать покупки по телефону и через почту, так что каждый день, когда Боб приходил с работы, его ждало что-нибудь новенькое, чтобы он мог предстать в выгодном свете: наручные часы, или халат, или шелковая пижама, или бритвенный набор – все те приятные мужские мелочи, без которых он до этого обходился. Итан сделал Бобу много подарков в таком духе; Боб предположил, что он мог бы купить что-нибудь и для Конни, и Итан, смутившись, сказал, что да, конечно, но когда поднял этот вопрос с Конни, она отказалась, причем наотрез, так что в ее искренности никак нельзя было усомниться.
К концу второй
– Нет, – сказал он.
– Прости! – повинился Итан.
Однажды вечером Боб, вернувшись домой, застал Конни и Итана препирающимися в гостиной. “Итан пытается дать нам денег”, – сказала Конни. У Боба выдался нелегкий день на работе, он поднимался в ванную за пузырьком с аспирином. “Правда хочет дать денег? – переспросил он. – Ну, пусть даст”. Конни и Итан оба вскинули брови. Итан денег больше не предлагал.
В конце третьей недели Боб и Конни поженились, а Итан был у них шафером. Молодожены Итана не прогнали, но он был предоставлен самому себе, пока они не выходили из спальни. В понедельник Боб, явившись с работы, нашел Конни в кухонном закутке. Она читала журнал, но лицо у нее было сердитое.
– Хорошая новость, Боб. Можешь снять вату с будильника.
– Что, он ушел домой? – спросил Боб.
– Да, ушел.
Он уселся напротив нее.
– Но это не так уж и плохо, разве нет?
– Конечно, он уже выздоровел, и если человек хочет уйти, пусть уходит. Но я понять не могу, почему он сделал это таким образом.
– Это каким же?
– Он спустился вниз после того, как ты ушел на работу, уже одетый, уже с вещами, и сказал, что идет домой, и спасибо, огромное. Это его слова в точности, после “спасибо” – запятая. Вышел за дверь, и все.
И без того сбитая с толку внезапным уходом Итана, она была оскорблена тем, как он это проделал.
Назавтра, когда Итан зашел к Бобу в библиотеку, Боб выговорил ему за грубость. Итан поник головой; в свое оправдание он заявил, что у него шило в заднице – Боб, конечно, знает, как это бывает? Боб на это сказал, что у него шила в заднице вроде бы никогда не было, по крайней мере, он такого не помнит.
– Что ж, – сказал Итан, – тогда поверь мне, когда я говорю, что это такая вещь, которая не дает усидеть на месте.
Боб посоветовал Итану попросить у Конни прощения, и Итан сказал, что попросит, однако ж не попросил. Конни только плечами пожала, когда Боб передал ей весь разговор. Стыд и позор, сказала она, но люди часто разочаровывают, и ничего с этим не сделаешь. Впервые не в восторге от Итана, Боб задался вопросом, не предъявлен ли ему наконец объемный портрет этого субъекта.
Потом уже, после того как все развалилось, после финта со шнурком, Боб решил, что Итан, скорее всего, пока выздоравливал, влюбился в Конни. Вот почему он убрался от них в такой спешке, вот почему стал ее избегать; хотел внушить себе, что Конни в жизни Боба не существует. Думал, возможно, что если убежать быстро и отсутствовать долго, то избавишься от проклятого, благословенного чувства.