Библиотекарист
Шрифт:
Гильотину выкатили за кулисы, Джун отправилась репетировать с собаками в башню, а Боб и Ида остались на сцене. Они сидели на стульях лицом к лицу, и Ида учила Боба играть на малом барабане.
У нее был истовый почти до ужаса взгляд, когда, стремительно набирая звук, она исполняла вид барабанной дроби, который назвала “рокот-гул”. Барабан лежал у нее на коленях, и палочками, держа их под странным углом, она прохаживалась по барабану, ударяя то ближе к себе, то дальше, снова и снова, равномерно, как автомат. Этот прием она освоила так, что звук состоял не из множества отдельных ударов, а сливался в нечто цельное, односоставное, в плотный, непрерывный, тревожный шум. Пристально глядя Бобу прямо в глаза, Ида, не переставая
– Палочки я не зажимаю, они свободно ходят в руках. Я не луплю, я не колочу. Я бью равномерно, вприпрыжку пускаю палочки по поверхности барабана. Рокот, гул, рокот, гул. – Палочки в воздухе выглядели размытым пятном. – Что это за звук? – спросила она, продолжая его издавать. – О чем он говорит?
– Внимание! – сказал Боб.
– Что еще?
– Что-то сейчас случится.
Ида резко оборвала бой с видом довольным или же недовольным меньше обычного.
– На любом языке, Боб, в любом городе по всей земле, именно об этом говорит дробь “рокот-гул”, да. Это важный сигнал и критический момент последней сцены нашего выступления. Я бы хотела, чтобы ты взял барабан в свою комнату и попрактиковался в том, что я тебе показала. У нас есть граммофонная запись этой дроби, которую в крайнем случае мы можем пустить в ход, но мы всегда предпочитаем живой человеческий звук. Ты понимаешь, о чем я?
– Не уверен.
– Я о том, что если ты сумеешь достичь некоторого уровня мастерства в этом виде дроби, то мы попросим тебя участвовать в нашем спектакле.
Она протянула барабан и палочки Бобу, и он устроил их у себя на коленях, осваиваясь с формой, материалом и весом.
Джун вернулась с собаками. На лице ее читалось крушение.
– Идея была прекрасная, и ты знаешь, как я такое ценю, – сказала она Иде, – но, прости, никак невозможно обучить собак гусиному шагу.
На вторую половину дня Боба освободили от его служебных обязанностей, он принес барабан в свою комнату и уселся с ним на кровать. Вспомнив, как Ида сказала, что палочки нужно держать, не зажимая, он пришел к мысли, что требуется эффект отскока; это сила тяготения в действии, барабанщик сотрудничает с законом природы. Вскоре он добился монотонного рокота правой рукой, но не левой. Час прошел незаметно, когда раздался стук в дверь и вошел мистер Уитселл, который, начав было с того, какая после полудня установилась погода, вскоре признался, что барабанная дробь Боба действует ему на нервы.
– И даже немного злит, – сказал он. – Я из-за этой дроби одновременно нервничаю и злюсь, и я рад тому, что ты добиваешься совершенства, но сделай милость, пожалей хилого и капризного старика!
С барабаном и палочками Боб спустился по лестнице и, перейдя шоссе, вышел к берегу моря; там он сел и потренировался. Отлично было побарабанить под ровный рев волн, потому что сам Боб свою дробь слышал, но звук не распространялся и никому не мешал. Время от времени он переставал барабанить, и тогда ему начинало покалывать ладони и руки выше, до плеч, но, когда он снова принимался стучать, покалывание исчезало или куда-то пряталось, поглощенное физическим упражнением так же, как поглощало звук барабана море.
Боб, Ида, Джун и собаки пошли поужинать в закусочную, но она оказалась на замке. К входной двери была приклеена записка:
“Закусочная закрыта, потому что повар сбежал. Мы не знаем, куда. А вы? Заведующий”.
Поскольку больше идти было некуда, группа вернулась в отель; когда мистер Мор увидел, как они входят, уныло волоча ноги, и когда он узнал, что их не покормили, он радостно взволновался и предложил устроить импровизированный званый ужин в их с Элис квартирке. Ида запротестовала, что предпочла бы поесть у себя в комнате, но мистер Мор, не слыша ее или делая вид, что не слышит, сказал, что никаких возражений не принимает, звякнул звонком, призывая Элис, и распорядился принести
Затем мистер Мор, уподобясь погонщику скота, повел всех в столовую, где предложил Иде и Джун красного вина: бутылки были уже открыты, чтобы вино подышало. Сам же он удалился на кухню, где начал греметь кастрюлями, пускать воду, напевать, похваливать себя и увещевать.
Элис вернулась без мистера Уитселла и принялась накрывать на стол. Боб поднял на нее глаза, когда она выложила перед ним салфетку и столовые приборы: она подпихнула его бедром и дернула за ухо. Эта фамильярность не ускользнула от Иды и Джун, и обе просвистели что-то вроде мелодической гаммы, отметив таким образом новизну того, что между Бобом и Элис установлена некая связь. Мистер Мор крикнул из кухни:
– Что там мистер Уитселл, а, Элис?
– Он просил передать, что пока не уверен. Просил передать, что хочет это обдумать.
Очевидно, обдумав, мистер Уитселл вскоре явился в облаке одеколона и с выражением восторга на маленьком, мягком, округлом лице. Он обошел стол, всех по очереди приветствуя поклоном и прикосновением к плечу, а усаживаясь, сказал:
– Ну, я никак этого не предвидел!
– Мы надеемся, что не слишком вас взбаламутили, – сказала Джун.
– Взбаламутили? Дорогая моя, конечно же, взбаламутили. Огорошили! Я мирно готовился ко сну, и вдруг юная Элис стучится ко мне в дверь. Как гром среди ясного неба! Подумать только, приглашение ко столу! Ну, если вы настаиваете, то я должен его принять. – Развернув салфетку, он уложил ее себе на колени. – Но о чем мы будем беседовать? Никогда не знаешь, с чего начать разговор – и, если на то пошло, чем закончить.
– Давайте о чем-нибудь незначительном, но приятном, – предложила Джун.
– Или совсем помолчим, – сказала Ида.
– Как монахи, да? – сказал мистер Уитселл. – Что ж, запевалы вы, я последую вашему примеру.
Вскоре мистер Мор, держа буханку хлеба под мышкой, внес дымящуюся миску спагетти. Масло отсутствовало, а хлеб выпечен несколько дней назад, но еда отвечала потребностям и была с охотой поглощена.
Боб переваривал съеденное, когда заметил на стене над столом плакат в рамке. На плакате была фотография мистера Мора в полный рост, а в том месте, где положено быть руке, располагался текст в форме руки, который гласил: “Мор – больше моря!” В нижней части плаката более спокойным шрифтом значился призыв: “В день выборов – руку помощи! Выбери Лесли Мора в городской совет!”
Заметив интерес Боба, мистер Мор развернулся на стуле и ткнул вилкой в плакат.
– Да, Боб, было дело, я когда-то баловался политикой. Не жалею о потраченном времени и деньгах, но для меня это был урок, причем урок горький. Говорите, коррупция? Я думал, что знаю своих соседей. Но нет же, я их совсем не знал.
Элис, как всегда монотонно, сказала:
– Он получил девять голосов.
– Ну, им хотелось, чтобы мы в это поверили, – подчеркнул мистер Мор.
– Девять голосов, – повторила Элис.
– Это была глупость – сверху донизу, из края в край и насквозь в самую сердцевину. Вы бы видели, кому я проиграл, о боже. Этот тип не был обременен ни человеческим достоинством, ни даже достоинством животного; лишенный стыда, угрызений совести и милосердия, он одержал уверенную победу.
Джун улыбалась в ладонь, Ида также не выглядела равнодушной.
– Чем вы объясняете свое поражение, мистер Мор? – спросила она.
– Добро пожаловать в темную ночь моей души, Ида. Это вопрос, который я не могу задать себе прямо: мне нужно подойти к нему сбоку и ступая легчайше. Может статься, сама идея занять общественный пост была напрасной, но я всегда жил с ощущением, знаете ли, что предназначен для чего-то большего, чем быть владельцем отеля.