Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
У Акимова дела обстояли не лучше, хотя по понятным причинам народ не спешил признавать все и сразу. Расспрашивать население, толковать с железнодорожниками — дежурными по станции, стрелочниками, обходчиками — полезная и нужная, но нудная работа, тяжелая, что детским совком глину ковырять. И время уходит, точно в песок, и результатов никаких, хотя вроде бы и трудишься в поте лица.
Что еще хуже, то это граждане-выдумщики. То старушенция-стрелочница клятвенно уверяет, что «вот как тебя, Сережа», видела такую вот хорошенькую, которую на полном ходу сбил поезд, то бдительный
— Она. Точно тебе говорю. В аккурат… когда говоришь? Да, двадцать третьего. Лично с ней говорила. Ох, и плакала она, ох, и рыдала! Бедная, говорит, я, несчастная, пойду сейчас и под поезд брошусь. Вот.
«Тоже мне, Анна Каренина, — сонно кивая, думал Акимов, — во заливает баба, хоть бы передохнула. Чепуха все это и пустышка».
— Надо бы сводку запросить, — заметил он, не особо, впрочем, уверенно.
Усталый Остапчук потер натруженные за эти дни органы слуха:
— А смысл? Я и так скажу: на перегоне между нашей станцией и толкучкой за последнее время был единственный случай, в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое февраля, попала одна под электричку.
— И что же?
— А что? Ты насчет личности? Слышь, следователь! Просвети меня, дурака: по какой части можно с точностью ее определить? К тому ж дело было ночью, и факт того, что на отбойнике грязновато, машинист определил уже в депо. Останки обходчики обнаружили с утра, двадцатого четвертого. Документов при себе нет, так что бог весть, кто это. Ох и утомился я…
— Та же история.
— Ага, а этих представь, мужа с мамашей. Они ж еще и по моргам ездят, на все женские трупы на предмет установления личности и опознания.
Акимова передернуло от одной мысли о покойницкой. Густой, удушливый воздух, тусклое, затхлое освещение, холод мертвенный — и столы, столы, столы, ржавые, ледяные, а на них голые тела с фиолетовыми цифрами на пятках.
— Да уж, — сглотнув, признал он, — нам грех еще жаловаться.
— А Кузнецову-то не показывал фото? — небрежно спросил сержант.
Сергей пожал плечами:
— Проку никакого. Он еще когда сказал, что не видел ее с тех пор, как стряслось с Павленко.
— Тоже верно. Если он тогда наврал, то теперь тем более ничего не помешает.
— Считаешь, что врет? — прямо спросил Акимов.
— Пес его не знает, Серега. Ты ж даже сам не уверен, она это или нет.
В дверь постучали.
— Войдите.
— Доброго вечера, товарищи, — вежливо поздоровался посетитель, — простите, что я вот так, запросто.
— У нас вообще все запросто, — заверил Остапчук. — Что случилось, товарищ?
— Видите ли, моя фамилия Яковлев. Я ищу свою жену пропавшую, Галину Ивановну.
Акимов удивленно поднял глаза:
— А… пожалуйста, присаживайтесь.
— Благодарю. — Тот уселся на стул прямо, точно проглотив аршин.
—
— Это очень большое дело, товарищ, — возразил Яковлев.
Он снял очки и принялся протирать их, как-то чрезмерно старательно, точно успокаивая себя этими однообразными, привычными движениями. Человек далеко за сорок, когда снял шляпу, открылись заметные залысины. Он производил впечатление смертельно уставшего, опустившегося, и хотя одет был весьма прилично, но добротное пальто было пыльным, а воротничок — сероватым. Отросшая щетина царапала уже даже не по нему, а по красивому, дорогому кашне.
— Побегать, поспрашивать, — повторил он тихо, с безнадежностью в голосе. — Вы знаете, товарищи, я всегда считал, что со мной-то такого никогда не случится, чтобы упереться в стену… в одну сторону стена, в другую стена, и куда идти — совершенно неизвестно. Простите, устал я очень.
По-хорошему понятно, что надо бы мягко указать ему на дверь, ведь его следователя тут нет, и дело тут его не ведут и вести не могут, но ни Остапчук, ни тем более Акимов не посмели.
— Я к вам из морга, — продолжал Яковлев таким обыденным голосом, каким другие сообщают, что только пришли с работы и собираются поужинать, — очередной неопознанный труп. Не она. Не она… вы знаете, я взял отпуск по семейным обстоятельствам и все это время катаюсь по опознаниям, по станциям, ищу, ищу… а отпуск кончается.
Он замолчал, точно борясь с тошнотой или подступившими слезами. Акимов подал ему воды.
— Благодарю вас. Я понимаю, что наивен, но решил: раз уж я тут, зайду к вам, поговорю. Мы с вами в некотором роде коллеги.
Он извлек из внутреннего кармана красную книжечку с золотыми буквами: «МГБ СССР».
Акимов обомлел.
Яковлев, по-своему все истолковав, поспешил заверить:
— Вы не подумайте, я ничего в виду не имею. Всего-навсего снабженец, хозяйственник, не оперативник, не начальство. Я просто к вам как к людям.
— Товарищ Яковлев…
Он поднял руки:
— Да-да, понимаю, вы не ведете дело. Но, если позволите, я все объясню. Товарищам из МУРа я тоже все объяснял, но пока, знаете… Можно мне еще глоток?
Акимов подал еще стакан.
— В общем, Галочка сговорилась с какой-то своей знакомой о том, что та, знакомая, продаст ей шубу какую-то особенную, электрический котик. Я не разбираюсь. Видите ли, Галочка куда моложе меня, такой милый ребенок, мне очень нравилось выполнять ее капризы. Сбережения у меня были, я снял деньги из сберкассы и зачем-то отдал ей…
— Деньги находились у нее?
— Да, у нее. — Яковлев снова снял очки, помял переносицу. — Сам не могу простить себе этот красивый жест.
— Простите, товарищ Яковлев, а ваша супруга кем работала? — подал голос Остапчук.
— Она не работала. Занималась домашним хозяйством… такая непрактичная, рассеянная, бесхитростная.
«Точно не она, — твердо решил Сергей, — бесхитростный, непрактичный, рассеянный счетовод — это что-то… Нет, не она, не та Галина. Да и мало ли Галин Ивановн…»