Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Оля промолчала: охота же взрослым людям ёрничать, когда другие работают!
Ну и пусть прописались, зато сделали столько, сколько другие и за пять лет не осилят: дорога гладкая, как зеркало, поговаривают и о железнодорожной ветке, в цехах красота и на территории. Колька после учебы тоже вкалывал в бригаде, пока Кузнецов не запретил: твое дело учиться, мне токарь нужен.
Вообще Оля замечала, что к Кольке он относится по-особенному, старается держать его рядом, что ли.
— Я ревную, — шутила девушка, на самом деле донельзя довольная
Теперь военспецы — опять-таки с подачи Кузнецова — ремонтировали полуразвалившееся общежитие фабрики, до которого тоже руки никак не доходили. А ведь производство расширяется, нужны люди, которых размещать негде. К тому же давно назрела необходимость оборудовать и культурный уголок, как раз будет удобно сделать это на первом этаже, — так поясняла Гладкова-старшая.
Оля усмехнулась: да уж, если снабженец и ухаживает за мамой, то с невиданным размахом. Какие там хачапури, театры, цветы да конфеты! Не желаете ли телефонизации, проводов, увлажнителей, шариков-подшипников, красок-масла?
Да и не это главное, а то, что мама стала куда спокойнее. Хоть сто раз железобетонная и опытная, а все равно как приятно, когда есть кому вывалить свои горести и спросить: «Как вы думаете, что делать?»
— А вот и мы, — в помещение ввалились Анчутка и Колька, — здорово! Отдавай ключи.
— Это чего, вся бригада? — спросила Оля, подчиняясь.
— Тебе что, полк нужен? — Яшка со знанием дела осмотрелся. — Как раз на двоих работы, чего народ дергать зазря. Им как раз подъезды в общаге штукатурить…
— Что ты? — поразилась девушка. — Уже?
— А у нас вот так вот, — важно поведал Колька, — давай, беги домой.
Оля попыталась выяснить планы на вечер:
— Ты сегодня как?
— Мы тут до упора, — заявил Анчутка важно.
— Ну я тогда пойду, — сообщила она и удалилась.
— Сейчас мы с тобой подготовим все, выровняем, чтобы как зеркало гладенько было — Батя сам проверит! Стенки, потолок, вокруг окон, потом загрунтуем, пусть дойдет, а уж потом красить будем.
— Ловко.
Пожарский с уважением смотрел на приятеля: надо же, как получается. У него уже руки отваливаются, задранные-то быстро затекают, а Анчутка — хоть бы хны.
— Не дрейфь. Нам проще, тут чисто, а мужикам в общаге сейчас ого-го как несладко, один грибок вытравливать замучаешься. Я там до двенадцати часов трудился — так даже на перекур не ходил, полчасика пообедали — и снова в бой.
Яшка умудрялся работать не только со стенами, но и как радио. Рассказчик он был неиссякаемый и талантливый, картины, рисуемые им, вполне соответствовали образам светлого будущего, которого втайне желал для себя Пожарский:
— …местные балду били, а мы с шести утра до трех дня трудились, перерыв до
Замазывая трещины, многие из которых даже не были заметны, он объяснял:
— Общага вообще первое дело! Батя прежде всего всегда выговаривал проживание и питание, чтобы как в санатории. И так у нас по деньгам — сколько поработал, столько и получил, плюс на отпуска, если на выезд — то на проезд, приболел — тоже. И спецовки вольным…
— А ты как значишься?
— Никак. Есть у меня справка о том, что прохожу военную службу тут.
— Тебе ж восемнадцати нет.
— Нет — так будет, — заверил Яшка, — мне-то что? Главное, что бумажка у меня есть, а остальное не колышет. И потом, я ж никуда отсюда не собираюсь, к чему мне? И Андрюха тоже.
— И все-таки, как получилось, что Батя не командир больше? Человек бесценный.
— Я же толковал тебе, — терпеливо напомнил Анчутка, — оговорили человека. Мол, то да се, химичит, перерасход материала, невозврат техники, а где у вас партячейка… Ну, он и решил: не буду оправдываться, раз не нуждается во мне командование… и в отставку подал.
В четыре руки споро обработали все помещение.
— Который час-то?
— Девять вечера.
— Неплохо. Теперь и перекурить можно.
Успели они только чиркнуть спичками и сделать по затяжке, как внизу появилась внушительная, но вздорная фигура письмоносицы Ткач. Она маячила возле закрытой двери части и нервничала.
— Того и гляди колошматить начнет, — заметил Колька.
— Сгоняю, спрошу, что ей, — решил Яшка, бережно припрятал забычкованную папироску.
Десять минут спустя он вернулся, неся в руках телеграмму:
— Скандальная такая тетка. Вот пусти ее — и все тут. Объясняешь, что военная часть, а она ну матушку поминать — что я, нанялась за вашим этим Константинером по всему району гонять? Да еще оказывается тебе, бродяге, значит, можно сюда, а мне нельзя?
Он почесал в затылке:
— В самом деле, где же Константинера-то искать? О, Николка, сгоняй, будь другом, на фабрику, передай Бате, а он-то сообразит. Я поработаю еще.
Несмотря на позднее время, Максим Максимович трудился в фабричном общежитии. В шляпе из газеты и в робе, заляпанной побелкой, на лесах обрабатывал потолок:
— Николай, что-то срочное? Слезать неохота.
Колька помахал листком:
— Телеграмма товарищу Константинеру, а его нет.
— Ну нет, видимо, у командования. Что там, излагай.
— «Появились серьезные заболевания».
Кузнецов тотчас перестал улыбаться, слез с лесов, взяв депешу. Прочитав, крикнул мастеру, что отъедет.
— Я только в чистое переоденусь. Тебя подбросить куда?
Колька кивнул.
— Кстати, ты почему работаешь опять на ночь глядя? — строго спросил Кузнецов, скосив глаза с дороги. — Был же разговор на эту тему.