Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Такая грубая работа – если это не совпадения – наружке не подходила, но всякое бывает. Слежка, попытка обыска после прокола наружки… но зачем красть ключи? Делали слепок, хорошо, но зачем? Замок на двери, конечно, нестандартный, но в органах умельцы служили не хуже воровских. Лишние загадки были совершенно не ко времени. Но и уйти от этого уже не получалось. Профессора было откровенно жаль.
«Если это игры наших же, я, конечно, ничего не сделаю, но есть и другие варианты, есть… но не здесь и не сейчас».
Дмитрий кивнул профессору, показывая, что понял.
– Пока что могу только повторить, что
– Необычный вопрос. Все-таки выходят новые законы по религии? – Вопрос вроде бы продолжал ту же тему страха, но Дмитрий отметил, что в голосе профессора звучало только любопытство, без примеси опаски или злости. Почти академический интерес. Значит, как минимум его самого не боялись. Хорошо.
– Нет, – признал Дмитрий, доставая фотографии. – К сожалению, мое дело куда более прозаическое. Вот, взгляните, будьте добры. Мне нужен анализ по использованным символам, структуре.
– Господи, – пробормотал Муравьев и потянулся к фляжке.
Дмитрий его понимал. Еще в управлении у него мелькнула мысль, что, может, перерисовать символику на бумаге, чтобы уменьшить шок, но увы. Кто этих психов знает, – может, там важно расположение относительно частей тела, ориентация по сторонам света, трехмерность, которую бумага дать не может.
«К тому же маньяк мог себя выдать, увидев фотографии. Но здесь ничего, кроме естественной реакции… да и в любом случае… Посмотреть на его руки, так там мышц вообще нет. И с медициной он вроде бы никогда связан не был».
– Рассматривайте фотографии как исторический памятник темных веков, – посоветовал Дмитрий. – Абстрактно. Как образец творчества средневекового мистика. Наверняка ведь такое вот бывало?
– Может быть, и бывало, – согласился профессор. Он прикрыл глаза, глотнул из фляги, выдохнул. После этого его голос зазвучал иначе, ритмичнее, словно он читал лекцию. – Может быть, но вряд ли. Понимаете ли, средневековый мистик в этом всем жил. Он мог экспериментировать, разумеется, и экспериментировал, но согласно имеющимся массивам данных о теологии, астрологии, мифологии, а не просто тыкая пальцем в небо. А то, что вы мне показываете, – дилетантизм чистой воды, подобное просто не смешивали, в этом не было никакого смысла. Вторая… фотография – всего лишь вариация дилетантизма. Обратите внимание, штрихи более симметричны, но они не изменились, и все равно получается жуткая мешанина из авраамизма, древнегерманского символизма, рыцарских орденов и неоязычества. Кроме того, расположение тел… нет, это тоже бессмысленно. Алхимия и христианская символика предполагали или работу с энергией, или с материей, или с тонкой материей. Для этого требовались структура, точность, вплоть до расположения объекта и времени суток. Опять же, инструмент?..
– Скальпель, – медленно подсказал Дмитрий, уже начинавший обдумывать последствия профессорских откровений. – Дайте уточню. По сути, вы говорите, что это вот – все равно что ребенок опрокинул коробку с разными кубиками? Следовательно, другой ребенок, поступив так же, такого рисунка не получил бы никогда?
–
После темной квартиры солнце казалось особенно ярким. Дмитрий приостановился в подъездной арке, давая глазам привыкнуть. Невзначай огляделся, жалея, что бросил курить. Сейчас бы неторопливо достать сигарету, чиркнуть спичкой, набрать полные легкие дыма… во рту пересохло, и он чертыхнулся. Нет уж! Не для того бросал.
Но этот ритуал давал много времени, в течение которого окружающие тебя не замечали. Для курящего человека нормально – застыть на месте и ничего больше не делать, просто наслаждаться моментом курения.
Выходя из квартиры, он внимательно глянул на замок профессорской двери – и на нем таки виднелись царапины. Значит, хотя бы попытка взлома Муравьеву не привиделась. Прочее – как знать.
Так. Если бы он сам следил за домом профессора, то, наверное, от угла дома. Или с другой стороны улицы. Никаких подозрительных мужчин в кепке. Конечно, если бы он следил всерьез, то мог бы организовать пункт и через улицу, с группой, ждущей отмашки неподалеку… дьявол. Вообще не ко времени! Но заняться этим все равно нужно было. Не бросать же этого ученого пьяницу. Тем более что он все-таки помог. Или все испортил, это как посмотреть.
Вернувшись в управление, он первым делом выдал Михаилу почетное задание: хоть ужом, хоть змейкой, но обязательно выяснить, не заинтересованы ли соседи в некоем профессоре с длинным перечнем званий. Потому что если да – то это одно, а если нет – это совершенно другое. Но пока этой информации не было, думать о Муравьеве смысла не имело. Тем более что для подумать были и другие темы. Точнее, одна тема, но ветвистая, как дуб у Лукоморья.
«А я, стало быть, за ученого кота. Хожу и хожу вокруг, когда надо прямо к сути».
И разговор с профессором высветил эту суть, которая ведь мелькала уже когда-то, еще тогда, на Стекляшке. Ольга и ее знания культа. Ольга и ее совпадения. Ольга, нарушающая схему. Ольга, с которой вечером предстояло свидание. Ольга со всеми ее странностями. Обо всем этом следовало подумать, причем серьезно. К сожалению, плотно думать не получалось, только урывками, потому что настало время, в которое, согласно заметке в газету, должны были звонить искатели знакомства.
Словно подслушав, зазвонил спаренный телефон.
– Алло, – грустно и как-то меланхолично произнесла Стеллочка из детской комнаты милиции. Именно ей выпало играть роль тоскующей по идеалу художнице.
Стеллочка, пухлая, низенькая, была добрейшей души человеком. Еще в институте она твердо решила, что ее призвание – делать мир лучше, и сейчас во Владивостоке не было другого специалиста с таким высоким процентом возврата детей в семьи. Выбрали ее на роль тоскующей художницы за то, что из всех девушек управления она больше других понимала в рисовании и художниках, хотя сама кисть в руках не держала со школы.