Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Бородино, — склонившись над картой, прочитал Егоров.
— Да, одноименное. Бородинское сражение 1812 года произошло не здесь, а западнее — в нынешнем Можайском районе у деревни Бородино, — пояснил комиссар. — А это село такое же бедное и позабытое богом, как Челобитьево. Более того, в нем до сих пор нет церкви. Вот на этом, я считаю, вы и должны сыграть.
Старцев оценил предложенное комиссаром местечко:
— Неплохая деревушка. И Мытищинский табор неподалеку.
— Именно! Значит, и слухи о прибытии епископа долетят до злодеев моментально.
Урусов говорил
— И последнее, — сказал он, ткнув острием карандаша в один из кварталов маленького села. — Здесь проживает мой знакомый по фамилии Липовой. Семен Михайлович Липовой. Надежный человек, участник Гражданской войны. Став инвалидом, он посвятил свою жизнь религии. Его мы и попросим приютить московского «священника». Согласны?
Возражений не последовало. Присутствующие приступили к обсуждению деталей.
Следующим утром у парадного подъезда Управления Московского уголовного розыска стояли три служебных автомобиля. Один из них — самый представительный, чистый и блестящий относительно новой краской — выделил для операции лично комиссар Урусов.
О намеченном плане знал только узкий круг работников МУРа. Поэтому действовали молниеносно, без лишних свидетелей: новоявленный наместник патриарха в сопровождении охраны быстро покинул здание управления и нырнул в кабину сияющего черной краской автомобиля. Рядом с ним устроился Василий Егоров в добротном штатском костюме, изображавший «важное лицо из идеологического отдела Московского обкома партии». Во втором автомобиле заняли места сопровождающие их должностные лица. В третьем разместилась охрана.
Взревели моторы, колонна двинулась в сторону северной окраины Москвы.
Глава четвертая
Смоленск
Сентябрь 1941 года
Служебная «эмка» бодро неслась по улочкам Смоленска, обгоняя последние обозы и небольшие группы людей, покидавших город пешком. За ней, едва поспевая, тряслась полуторка, в кузове которой прыгало три десятка перевязанных бечевкой стопок документов. Помимо наспех загруженных бумаг, в кузове не было ничего.
Придерживая правой рукой дребезжащую дверцу, Пономаренко смотрел на водителя «эмки». У Степана Величко имелась странная манера управления автомобилем, подчас здорово раздражавшая Пантелеймона Кондратьевича. Когда улица или загородная дорога были свободны, а машину не донимали поломки, Степан расслабленно откидывался на спинку сиденья, расправлял плечи и становился похожим на сытого барина. Если же в пути появлялись проблемы, к примеру, ямы с ухабами, плохое освещение ночной дороги, малый запас топлива или перебои в работе мотора, то Степан подавал свой корпус вперед, словно сидел не на удобном диване, а на хромой табуретке. И чем помеха была серьезнее, тем плотнее он ложился грудью на руль. В такие моменты Величко напоминал не выучившего урок второгодника, прячущегося от взгляда строгого учителя.
Сегодняшнюю
Примчавшись из гаража к зданию райкома, Степан остановил «эмку» рядом с грузовиком и кинулся к подъезду. Столкнувшись в дверях с Пономаренко, он обрадовался и тут же принялся рассказывать, как только что рядом с его машиной разорвался снаряд:
— Жахнуло, Пантелеймон Кондратич, так, шо аж уши заложило! Весь правый борт осколками посекло! Стекла вдребезги! Вы только полюбуйтесь, на что мы теперь похожи…
Волнуясь, он всегда неистово жестикулировал, словно наглядно мешая русские и украинские слова.
Однако шеф в этот тревожный час не был расположен к разговорам даже на такие темы. Бросив на заднее сиденье саквояж, Пономаренко приказал обеим автомашинам немедля отправляться в путь.
И вот теперь «эмка» мчалась по улицам Смоленска, изредка обгоняя небольшие группы солдат и горожан. Грузовик безнадежно отставал. Позади все еще слышались взрывы, а в ясном небе почти не прекращался гул пролетавших самолетов. Их Величко опасался больше всего остального.
То и дело косясь на разбитые взрывной волной стекла машины, он тяжело вздыхал и еще ближе прижимался к «баранке». В городе еще можно было спрятаться от бомб, а на открытом пространстве за восточной окраиной Смоленска уже не спрячешься. Там любая машина представляла собой лакомую для пилотов люфтваффе цель.
— Хватит трястись! — недовольно проворчал Пономаренко. — Смотри внимательно на дорогу, жми на газ, и все будет нормально!
— А шо грузовик? — жалобно протянул Величко, поглядывая в зеркало заднего вида. — Потеряли ведь, а там архив.
— Никуда он не денется. Велено ехать до Вязьмы, значит, там и встретимся…
Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко был тощ и бледен лицом. Под глубоко посаженными глазами и тонким ястребиным носом выступали пухлые, почти женские губы. Буйную юность он провел на фронтах Гражданской войны: говорили, будто отважно воевал против донских казаков в составе кавалерийской бригады, о чем свидетельствовал приколотый к лацкану пиджака орден боевого Красного Знамени. После победы молодой Советской республики партия командировала Пономаренко на Урал, где строился знаменитый Магнитогорский металлургический комбинат. Там же на «Магнитке» молодой Пантелеймон стал секретарем комсомольской организации участка.
Работа эта сразу пришлась ему по вкусу. Не пыльная, свой чистенький кабинет, четкий график. Зарплата чуть поменьше, чем у работяг, зато имелись преференции в виде добротного продуктового пайка, денежных премий и поездок в Москву на всевозможные конференции и съезды.
В 1927 году его перебросили на Украину, где закипала другая великая стройка — Днепрогэс. Там он дорос до руководителя небольшой партийной организации и с тех пор держался за подобные должности так, будто никакой другой работы в огромной стране и не существовало.