Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
На сегодняшний день следствие топталось на месте и было не способно даже с относительной точностью указать на предполагаемого преступника. Чернов и отец Илларион давно знали друг друга, но данный факт вовсе не исключал возможности их обоюдной неприязни или внезапно вспыхнувшей ссоры с летальным исходом. Причиной ссоры могла стать крупная сумма денег или другие разногласия. Имелась и прямо противоположная версия событий в Челобитьеве, согласно которой на обоих напал с ножом некто третий, а после кровавой расправы попытался представить дело как драму с обоюдным убийством.
Вчерашнюю смерть старика Кхамало, унесшего с собой в могилу тайну
Накануне в Мытищах Иван Старцев намекнул Шандору, что неплохо бы провести собственное расследование внутри табора. Старцев с группой, безусловно, сумел бы разобраться в интригах и хитросплетениях внутри таборных отношений, однако на это потребуется время. А его у сыщиков оставалось все меньше и меньше.
— Саша, ты меня слушаешь? — вдруг спросила супруга.
— Конечно, Валюша. — Он легонько сжал ее локоток. — Ты говорила, как вчера оперировала тяжелобольную женщину.
Она недоверчиво посмотрела на мужа.
— И какое у нее заболевание?
— Перитонит, вызванный разрывом аппендикса. Ты сказала, что операция была очень сложной и продолжалась около пяти часов. Утром ты звонила в клинику, женщина в сознание не приходит. Так?
— Верно. Но это меня больше всего и удивляет, — пробормотала молодая женщина.
— Почему?
— Мне казалось, ты думаешь о чем-то своем и совершенно меня не слышишь.
Он приобнял ее и нежно прижал к себе.
— Да, признаюсь, иногда я думаю о работе. Но тебя, родная, я слышу всегда…
С Валентиной Новицкой Васильков познакомился в августе сорокового года — примерно за десять месяцев до начала войны. В тот день он возвращался поездом с северного Урала, где вместе с друзьями из геологической партии искал железорудные месторождения. Партия проторчала «в поле» с ранней весны, а домой возвращалась в конце августа. Все прилично устали и мечтали об отдыхе.
На маленьком полустанке Владимирской области в плацкартный вагон поднялась молодая девушка с чемоданом. Ее место оказалось неподалеку от компании геологов, и Александр помог ей пристроить багаж на верхней полке. Сели рядом, понемногу разговорились.
Оказалось, что девушка учится в медицинском институте и во время студенческих каникул ездила к престарелой бабушке в деревню. Узнав, что молодой попутчик по профессии геолог, Валентина пришла в восторг и засыпала его вопросами о трудной, но романтической профессии. Одним словом, весь оставшийся до столицы путь они провели в дружеской беседе.
Расставаться на вокзале не хотелось. У обоих сложилось такое впечатление, будто они знали друг друга множество лет. Обменялись координатами: Александр чиркнул на листке блокнота номер рабочего телефона, а Валентина продиктовала адрес квартиры, где снимала с подругой небольшую комнату.
Новицкая была скромной и порядочной девушкой.
«Не позвонит», — сразу понял Васильков. И денька через три, отоспавшись, отдохнув и приведя себя в порядок, решил наведаться к ней сам.
Он подарил ей букетик ромашек и пригласил прогуляться по вечерней Москве. Валя хоть и не показывала вида, но очень обрадовалась визиту молодого человека. И с радостью согласилась погулять.
Так начались их долгие и крепкие отношения.
Александр ушел на фронт в июне сорок первого, случилось
Александр вернулся с фронта, получив несколько ранений и побывав у той черты, за которой гуляла смерть. Досталось и Валентине. Ее мама отправилась в эвакуацию в райцентр под Владимиром. Туда же съехались и две другие ее сестры со своими детьми и внуками. В общем, народу в небольшом домике собралось немало — шесть взрослых женщин и семеро детей в возрасте от года до четырнадцати. Всю эту ораву надо было чем-то кормить. Огород с плодовым садом, конечно, здорово помогал, однако требовалось и что-то посерьезнее овощей и фруктов.
К слову сказать, Валиной маме и одной из ее сестер тогда здорово подфартило — их приняли на работу в единственный цех, где пекли пирожки и булочки, которые продавали на улицах райцентра. Сестры работали в разные смены и приноровились после рабочего дня выносить в складках фартука по одному промасленному пирожку. Дома, добавляя то немного капусты, то свеклы, то картошки, из пары этих пирожков варили похлебку для всей огромной семьи. В общем, выживали как могли.
И вот однажды какой-то доброхот донес на маму Валентины. Ее арестовали и куда-то увезли. Родственники сообщили о несчастье Валентине, прервавшей на время войны учебу в медицинском институте и сейчас работавшей медсестрой в одной из московских клиник.
Валя знала о тяжелейшем положении своей семьи, да и других жителей маленького райцентра под Владимиром. Знала, что если бы не эти проклятые пирожки, то они бы умерли от истощения.
Проплакав несколько часов, она умылась и стала собираться с мыслями. Валентина никогда не писала писем и жалоб, никогда и ни у кого ничего не просила. А тут села за стол, взяла чистый лист бумаги и сочинила подробное письмо на имя Иосифа Виссарионовича Сталина.
Вспоминая об этом поступке, она до сих пор не могла понять, откуда у нее нашлись слова, а главное — откуда взялась смелость. Наверное, она слишком остро чувствовала несправедливость ареста мамы и тети. Ведь все мужчины из ее большой семьи ушли на фронт; двое к тому времени уже погибли, один пропал без вести. Да и сама Валентина в московской клинике по двенадцать часов в сутки ухаживала за ранеными офицерами и солдатами. Все это она и описала в своем обращении.
Через шесть дней маму и тетю отпустили со словами: «Благодарите вашу Валентину. Освобождаем по ее письму…»
Первым открывался продуктовый рынок, туда молодая супружеская пара и держала путь.
Прилавки магазинов в послевоенной Москве постепенно заполнялись товарами и продуктами, потому и цены на рынках — весьма ощутимые в годы войны — неизменно ползли вниз. К примеру, кусок первосортной говядины средней упитанности в конце сорок четвертого года стоил в коммерческом магазине триста двадцать рублей, а на рынке торговец и вовсе мог запросить четыреста — четыреста пятьдесят. А все потому, что в обычных магазинах мяса по государственной цене (двенадцать рублей за килограмм) найти было невозможно. В июле-августе сорок пятого оно все чаще стало поступать в продажу, и это моментально сказалось на коммерческих ценах, опустившихся к концу года до ста пятидесяти рублей за килограмм.