Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Потому-то нынче Илларион и негодовал от равнодушия и трусости местной власти. Разве нельзя было, располагая временем и большим количеством транспорта, побеспокоиться о людях и с разумной расторопностью вывезти их в безопасное место?
— Все можно сделать вовремя и по уму, коли совесть имеется, — крестясь, шептал священник. — А у таких нелюдей, как Пономаренко, ее отродясь не было…
Скромный домишко его находился в квартале от храма на кривой и горбатой улице Красина. Ранее, ежели отцу Иллариону не встречались по пути прихожане, дорога
В левой руке отец Илларион держал крохотный сверток, в котором находились лоскут чистой белой материи, сложенный в несколько раз марлевый бинт, пузырек йода, пара кусков крупной поваренной соли. Все это предназначалось для лечения раненого красноармейца, спрятанного три часа назад в невзрачном сарае на дальнем краю участка.
Улицы в городе оставались пустынными, артиллерийская канонада откатилась дальше на восток вслед за отступавшими войсками Красной армии. Вступившие в город части вермахта занимались размещением и хозяйственными вопросами, оставив рыскать по улицам патрули и наряды военной полиции.
Ничего этого отец Илларион не знал. С юных лет посвятив свою жизнь служению Богу, он был далек от всего мирского и тем более от военного.
Преодолев половину пути, он вдруг резко остановился — впереди скрипнула калитка. Небо давно утеряло краски, вдоль улиц не горел ни один фонарь, и поэтому полагаться приходилось только на собственный слух.
За одну секунду сознание потрясли самые страшные предположения: немецкий патруль, квартирмейстеры, активизировавшиеся бандиты…
С тем же скрипом калитка закрылась, послышались торопливые шаги, и через секунду из темноты вынырнула могучая мужская фигура.
Священник тотчас узнал одного из прихожан — Григория Грошева.
— Григорий? — шепотом окликнул его священник. — Ты почему здесь?
— Отец Илларион?.. — испуганно пробормотал тот. — Да я вот… к знакомому заходил.
Священник заметил на горбу у Григория больших размеров узел.
— К какому знакомому? Здесь живут Ильины. Они ушли из города — я сам видел.
— Вроде да… ушли… Так я это… — мямлил здоровяк.
Наконец отец Илларион прозрел и негромко воскликнул:
— Григорий, неужто мародерствуешь?
— А вам-то что, преподобный? — шепотом взвился мужик. — Какая вам разница? Не я возьму, так немец придет и разграбит!
— То немец, а сейчас грабишь ты! Как же тебе не стыдно?! Вот вернутся Ильины, а ты у них все подчистил!
— Стыдно — не стыдно… — проворчал Григорий. — Потом Бог рассудит. Я, можа, для Ильиных и стараюсь — спасаю их имущество от немчуры…
С этими словами он шагнул в сторону и исчез в непроглядном мраке…
Священник знал крутой норов здоровяка Грошева. Знал, что он часто прикладывался к рюмке и в пьяном виде терял над собой контроль: то скандалил с соседями, то поколачивал супружницу Анастасию. Догадывался священник и о том,
Однако надо было поскорее проведать и накормить раненого красноармейца. Перехватив поудобнее сверток, отец Илларион зашагал в сторону дома.
Около полудня красноармеец, получивший на позициях легкое ранение в ногу, одним из последних ковылял по улицам Смоленска. Заполненные людьми и грузами автомобили проносились мимо. Сжалился и остановился только один старичок, управлявший подводой.
— Хромаешь, служивый? — приподнял он в знак приветствия выцветший картуз.
— Да, зацепило слегка, — отмахнулся тот.
— Давай мы тебя до станции Духовской доставим. Там, я слышал, санитарный поезд дожидается.
Солдат удивленно посмотрел на груженую подводу.
— Так куда ж?
Подвода и впрямь была доверху забита пожитками, среди которых еле помещались старуха, молодая женщина и двое детишек.
— А мы Пелагею попросим пешочком прогуляться. А, Пелагея?
Предложение было адресовано молодой женщине. Та принялась неуклюже сползать с телеги, и тут только солдатик заметил ее выпуклый живот.
— Э, нет, сиди на месте, бабонька, — остановил он ее. — Спасибо сердечное, отец, но я уж сам как-нибудь.
— Ну, как знаешь.
— Сколько до станции?
— Да верст пятнадцать будет. Дойдешь?
— Доковыляю.
— Ну, бывай, солдатик. Но, милая!..
Хлестнув лошадь вожжами, старик двинулся дальше. Перемалывая раскаленную пыль, заскрипели тележные колеса.
Красноармеец захромал следом…
Однако долго он идти не смог — от большой потери крови начала кружится голова, одолевала слабость. Оглядевшись по сторонам, он отыскал тенек под ивой, присел и принялся разматывать обмотки, чтобы промыть рану водой из фляги…
Рана кровоточила, распухла и болела все сильнее. Прижав к ней последний кусок чистого подшивочного материала, красноармеец намотал обмотку, поднялся и попытался продолжить путь. Не вышло. Сделав несколько шагов, он почувствовал, как повязка снова набухает, а в башмаке собирается горячая влага.
Солдатик снова остановился и завертел головой. Дорога была пуста — последние автомобили и подводы уже покинули Смоленск.
Сунув руку в карман, боец извлек три последние обоймы к трехлинейной винтовке. Пятнадцать патронов. И больше ничего — ни гранат, ни штыка, ни ножа.
Тяжело вздохнув, он принялся обдумывать свое незавидное положение…
Идти, превозмогая боль и через каждую сотню шагов отдыхать? Далеко ли так уйдешь? Немец-то рядом — на дальней окраине города. Постучаться в какой-нибудь дом, попросить, чтобы спрятали? Но хорошо ли подвергать чужие жизни опасности?
Сунув патроны обратно в карман, солдатик хотел было закурить, да вовремя вспомнил, что кисет опустел еще утром.
— Эх-х… — простонал он, — что за жизнь, растудыт ее…
Внезапно он заметил вдалеке странную фигуру, пересекающую переулок.