Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Глядите в оба, — предупредил товарищей Старцев.
Сыщики растворились в толпе и принялись осторожно рассматривать присутствующих. Васильков уже встречался со странным типом на московском базаре, а Старцев и Егоров были знакомы с его внешностью благодаря подробному словесному портрету, составленному тем же Васильковым.
По окончании панихиды гроб с усопшим подняли и вынесли со двора. Сформировавшаяся сама собой процессия направилась в старую церковь, где предстояла процедура отпевания. Шествие дало ясную картину того, сколько народу
— Человек пятьсот, не меньше, — негромко поделился впечатлением Егоров.
— Я поражен, — ответил Васильков. — В Челобитьеве вместе с детьми проживает сто сорок человек. Значит, остальные пришли из окрестных сел и приехали из Москвы.
— Выходит, так…
Гроб с покойным разместили посередине церкви, лицом к алтарю. По четырем сторонам разожгли лампады. Священнослужитель из Московской епархии прочитал над гробом каноны и Псалтырь. Затем начался обряд отпевания…
После заупокойной литии процессия, ожидавшая у главного входа, направилась на кладбище. Несущие гроб менялись через каждую сотню метров — благо от желающих подставить плечо отбоя не было.
— Никого похожего не заметил? — услышал Васильков шепот Старцева за спиной. Не оборачиваясь, ответил:
— Если бы заметил, дал бы знать.
— И у нас с Василием пусто…
До деревенского кладбища процессия добралась к двум часам дня. Гроб опять поставили на табуреты; знавшие отца Иллариона люди выстроились в очередь, чтобы проститься.
Вскоре над кладбищем полетела прощальная лития. Сильный и красивый голос молодого епископа из Москвы прямо-таки вынимал душу. Другой священник осыпал землей саван почившего, мужики установили сверху крышку, вбили несколько гвоздей и пропустили понизу длинные рушники.
Гроб медленно опустился в свежую могилу. Следом полетели капли елея и первые комья земли.
Сыщики стояли в отдалении от могилы и наблюдали, как постепенно пустеет кладбище. Лица их были угрюмы, во взглядах — пустота и усталость. Они провели среди провожавших более полутора часов и не заметили ни одного человека, хотя бы отдаленно напоминавшего плешивого типа с пораненной правой ладонью.
В полуголодном сорок пятом году поминки в день погребения по апостольской традиции устраивались редко. Когда хоронили одиноких — провожать их, кроме соседей, было некому. Ежели хоронили таких людей, как отец Илларион, то найти средства и продукты на большое количество провожавших возможности не было. Обошлись без поминальной трапезы и на этот раз.
— Пошли, чего тут делать? — проворчал Егоров и побрел меж могилок к дороге.
Васильков оглянулся по сторонам. Возле могилы священника оставались два человека: поправлявшая вокруг холмика цветы пожилая женщина и одноногий инвалид лет тридцати, опиравшийся на самодельный деревянный костыль. Ногу он явно потерял на фронте, потому как одет был в выцветшую гимнастерку и подпоясан солдатским брезентовым ремнем.
Старцев порывался покинуть кладбище вслед за Егоровым, однако в последний момент задержался.
— Подождите-ка, — негромко сказал он.
Перекрестившись, женщина направилась по кратчайшему пути в Челобитьево, одноногий солдат, сгорбившись и опираясь на костыль, остался у деревянного креста.
— Сдается, солдатик неплохо знал погибшего священника. — Иван достал из кармана пачку папирос и зажигалку. — Как думаете, братцы?
— Очень похоже, — согласился Егоров.
Поддержал и Васильков:
— Уж больно расстроен он его смертью. Согласно документам, родственников отец Илларион не имел. Значит, знакомец.
— Вот и я так же думаю. Пойду предложу закурить, может, вытяну чего…
— Сермягин моя фамилия. Рядовой Сермягин из пятой роты 39-го запасного стрелкового полка.
— А звать как?
— Иван Лукич.
— Тезка, значит. И по ранениям мы с тобой, выходит, почти что братья. Я тоже в сорок третьем узкую тропинку с противопехотной миной не поделил, — кивнул Иван на свою тросточку. — Майор Старцев Иван Харитонович. Из фронтовой разведки.
Быстро найдя общий язык, фронтовики пожали друг другу руки. Еще подходя к незнакомцу, Старцев с удивлением увидел текущие по его загорелому обветренному лицу слезы. Редкое явление для зрелых мужиков, прошедших войну.
— А мне и воевать-то довелось совсем малеха — с июня по сентябрь сорок первого. Начал в 100-й стрелковой дивизии под Минском, потом отступал с остатками батальона до Смоленщины, там влился в состав 39-го полка и оборонял Смоленск, покуда не зацепило.
— Это что ж, так серьезно зацепило? — кивнул Старцев на пустую подвернутую штанину галифе. — Кость, что ли, раздробило?
Солдат глубоко затянулся и в сердцах выдохнул:
— Да кабы так! Ежели бы я знал, что эта сука меня без ноги оставит! Чиркнуло-то по самому мясу. Я и боли-то толком не почуял и после еще семь верст пешком отмахал…
Васильков с Егоровым в начале разговора оставались на приличном удалении. Затем, пуская по ветру табачный дымок, стали потихоньку приближаться к свежему захоронению. Движение не укрылось от Сермягина. Покрутив головой, тот вопросительно глянул на Старцева.
— Не волнуйся, — успокоил тот. — Эти ребята со мной. Мы из МУРа.
Достав удостоверение Московского уголовного розыска, он развернул его перед ивалидом.
— Ты, Иван Лукич, верно, слышал, что отец Илларион помер не своей смертью?
— А то как же! Тут только об этом и судачат. Найти бы этого гада! Я бы лично ему шею свернул вот этими руками!.. — Он потряс в воздухе натруженными ладонями.
— Вот и мы, Ваня, хотим его найти. Очень хотим! Помоги нам, а?
— Да я бы с радостью! Только чем же? Как помочь-то? — оживился Сермягин.
— Расскажи, к примеру, давно ты был знаком с отцом Илларионом?