Бисквитка
Шрифт:
Остальные ждали ужин.
7. К всеобщей радости конца света ни первого, ни тем более тринадцатого ноября, несмотря на разгул потусторонних сил с их безумными пророчествами, так и не случилось. Тем не менее процесс замены старого на новое, как и положено при смене эпох, уже вовсю шёл, напоминая человечеству, что век, хотя и состоит из сотни лет, но тоже скоротечен, а посему пора итоги подводить как в мировом масштабе, так и в личном.
Поздним вечером, оставшись наконец одна, Мина с удовлетворением отметила в своей тетради, предназначенной для педагогических записей, ещё один пункт, с которым удалось справиться: её воспитанница в рекордные
Кстати, девочка, как только ей позволили взять куклу в свою комнату, перестала пугать родных ночными прогулками, что положительно сказалось на её настроении, оно стало более ровным, но не однозначным.
Ради изучения грамоты, что позволит переписываться с Иветтой, Таша была готова заниматься хоть целый день, а приходилось - точно по расписанию. Ей редко позволяли отступать от намеченных планов. Всегда под контролем, всегда под присмотром. Так распорядилась Любовь Гавриловна, которую в своё время воспитывали подобным образом, и делать это как-то иначе, она не видела резона.
Мина Осиповна, как любая гувернантка на её месте, оказалась между двух огней: и требования хозяйки выполнить, и в глазах воспитанницы не выглядеть слишком уж занудной. Опыт подсказывал - надо уметь лукавить, лавировать, осторожничать. Но аккуратно, сохраняя в мыслях и в поступках чистоту, чтобы ненароком судьбу не испортить. Не для себя стараться, для пользы дела.
Хитрить умела и Таша.
Однажды, вместо того чтобы пробовать разные виды стежков, она выпросила у Генички, что вызвалась приохотить её к рукоделью, коробку со всякой швейной мелочью и сидит себе из пуговиц буквы выкладывает, петельки да крючки пересчитывает, короче, самовольничает. Добрая и нетребовательная тётка только вздыхала, пока не явилась с инспекцией мать.
– Батюшки мои, это что ж за белоручка у нас растёт?
– рассердилась Любовь Гавриловна, - нет, нет, придётся тебе, дорогая, всё ж и тут усердие проявить. Вот тебе моё задание: сделай к Рождеству, к примеру - для крёстной, какую-нибудь вышивку, пусть даже и самую простую. Иначе, ты меня знаешь, накажу.
Деваться некуда, Таша взялась за иглу. Но когда никто не видел, она специально путала нитки и колола до крови пальцы. Через несколько дней самоистязания, во время обеда, она была чересчур тиха, морщилась и дула на кончики пальцев. Весь спектакль, как поняла потом Мина Осиповна, предназначался для отца. Разумеется, тот спросил, что случилось. Увидев множество красных точек, которые ещё чуть-чуть и превратятся в болячки, он сердито потребовал отстать от ребёнка со всякой бабской ерундой. Пусть лучше рисует, чем так руки уродует. Надо будет, он у лучших мастериц вышивки закажет, раз у неё к этому делу способностей нет.
Блеснув глазами, Таша быстро голову опустила, чтоб радость свою спрятать, а Любовь Гавриловна обиженно губы поджала, но перечить не посмела. Нянька же одобрительно хмыкнула, уж она-то свою подопечную как никто другой знала, сама же учила на пролом не лезть, а проулками, проулками и наискосок…
***
Уроки чтения и письма проходили гладко, на подъёме, а всё что касалось других наук, тут требовалось терпение и всяческие педагогические уловки. С немецким языком поначалу не заладилось. Девочка капризничала, не желая срисовывать буквы в готическом стиле, слишком много в них, в отличие от русских, острых углов. Прописные буквы её тоже не заинтересовали.
– Злой, злой
– бормотала она, карябая пером тетрадь, - сердитый!
Но опять выручила Иветта-Веточка.
Обратив внимание воспитанницы на германское происхождение куклы, Мина Осиповна несколько занятий посвятила рассказам о красивых замках и старинных городах, изредка вставляя в свою речь иностранные слова и тут же их объясняя. Привезённые с собой книги на немецком языке с простыми, немного назидательными историями для детей и очень красивыми картинками, тоже в ход пошли. Ташины глаза постепенно привыкли к готическому шрифту, она начала распознавать причудливо напечатанные буквы. А когда получила новую записку от Иветты, но по-немецки, то уже без всякого сопротивления взялась за учёбу.
Интересно же, что там написано.
Было забавно наблюдать, как она с самым серьёзным видом показывала своей подружке-игрушке, какие буквы освоила. Кукла косила своими странно разными глазами и одобрительно улыбалась. Но чаще всего Таша с ней разговаривала. Её маленькое, почти потерявшееся в золотистых локонах, упорное личико при этом светилось от счастья. Она говорила и за себя, и за Веточку, совершенно забыв, что рядом находится кто-то из взрослых, отчего Мина порой становилась свидетельницей секретных бесед.
Не далее как сегодня утром Таша трагическим шёпотом рассказывала кукле, что в доме скоро заведётся новый малыш, а ей этого совсем не хочется, ведь братик уже есть - Митенька, зачем ещё кто-то.
– Нянюшка к нему, сказала, уйдёт, только она одна и умеет с маленькими обращаться, а меня отдаст гувернёрке. Насовсем. Потому что я выросла. Как без нянюшки жить, ума не приложу, - пожаловалась Таша, копируя взрослую речь, - только она меня и любит. Остальные - нет.
– Не может быть!
– всплеснув руками, ответила она за куклу.
И тут же от себя добавила:
– Правда, правда! Вот смотри, папеньке с Митей любить меня некогда, маменьке - неинтересно, ей больше нравится с экономкой болтать, тётечка всё болеет да по своим курортам разъезжает. У крёстной свои дочки есть…
Конечно, девочка от избыточного воображения несколько ситуацию преувеличила: вне всякого сомнения, её любили и родители, и Митя, и тётушка, и другие родственники, но очевидно, ей не хватало внимания.
Чувство ненужности Мине тоже было знакомо.
Её мать, немка по происхождению, относилась к тем родителям, для кого дети не радость, а тяжкий труд по созданию своей улучшенной копии. Требовательная, властная, она любила только себя, но через своих девочек, желая сделать их такими, какой не смогла стать сама. Отца же (русского офицера из обедневших тамбовских дворян) Мина почти не помнила, он погиб от смертельной раны, полученной в одном из сражений с турками, когда ей было восемь лет.
В её памяти остались чуть растерянный его взгляд (мать говорила, что он очень хотел сына, а родились две девочки-погодки) и беспокойные руки, отец, прижав локти к бокам, без конца крутил кольцо с каким-то крупным тёмно-зелёным камнем, надевая его то на один мизинец, то на другой. Само кольцо не сохранилось. Наверное, было продано. Ибо гибель отца лишила семью пусть и небольшого, но привычного достатка, и матери пришлось изрядно покрутиться, чтобы устроить девочек, сначала Берту, потом Мину в губернский институт благородных девиц, таковой в их городе, хоть и провинциальном, а имелся. За казённый, разумеется, счёт. Как сирот героически погибшего офицера.