Бисквитка

Рогожина Татьяна

В закрытом заведении, пределы которого разрешалось покидать раз в год - на летние каникулы, Берта, общительная и деятельная, чувствовала себя вполне комфортно, а вот Мине, склонной к уединению, пришлось несладко. Но постепенно и она научилась обходиться без личного пространства, подружилась с другими воспитанницами, перестала плакать из-за бесконечных придирок классной дамы и других учителей, и уже не очень-то и хотела, чтобы учёба когда-нибудь закончилась, привыкла.

Сразу после окончания института мать оправила Берту в Тулу, где родственники присмотрели ей жениха из числа знакомых и помогли с работой, устроив девушку к одной пожилой даме, которой требовалось разобрать

бумаги, оставшиеся от покойного мужа. Но сестра, довольно скоро забыв о женихе и устройстве будущего, увлеклась вдруг марксистскими идеями, точнее сказать, Лёвушкой Горским, революционером и подпольщиком, познакомившись с ним в доме своей благодетельницы. Закрутило Берту, завертело в водовороте революционных дел и страстей личных, изматывающе-сладких, никуда не отпускающих, да вот беда - попали они с Горским под пристальное внимание царской охранки, и теперь из-за опасности ареста ездят по всей Европе - следы путают, изредка присылая весточки родным через доверенных людей.

У матери от Бертиных выкрутасов мигрени разыгрались и бессонница одолела, отчего сделалась она ещё более подозрительной, крикливо-категоричной, невыносимой, превратив жизнь Мины (к тому времени уже покинувшей институт, но так и не нашедшей ни постоянной работы, ни достойного жениха) в бесконечную череду придирок и попрёков за то, что и она не оправдала родительских надежд.

Но тут выпало матери небольшое наследство. Домик, конечно, так себе, маленький, неухоженный и на окраине, но зато в Петербурге, где жизнь совсем иная, чем в провинции. Распродав небогатое имущество, перебрались они в северную столицу. Мина устроилась гувернанткой сначала в одну семью, потом в другую. Мать слегка притихла, помягче стала, даже на отсутствие женихов рукой махнула - раз не судьба дочь замуж пристроить, так пусть хоть старость ей обеспечивает, заботиться всё равно больше не о ком.

Всё спокойно было, пока горничная не проболталась, что хозяин дома, Лев Наумович, где Мина с его детьми занималась, завёл моду по субботам устраивать какие-то сборища непонятные, может, даже и неблагонадёжные.

– Соберутся человек десять-пятнадцать, закроются от всех, только и слышно: бу-бу-бу… И Мина ваша там. Не каждый раз, но бывает.

– Откуда знаешь?
– не поверила она.

– Да тётка моя там служит экономкой, врать ни ей, ни мне резона нет.

Всполошившись, мать допросила Мину на предмет участия в тех сомнительных беседах, и получив подтверждение, никаких объяснений слушать не стала, а с помощью угроз и шантажа (заявить куда надо на организаторов) отправила её за Урал, подальше от крамольных, как ей казалось, речей.

– Ничего, ничего, пару-тройку лет как-нибудь перетерпишь. Мне одной Берты с лихвой хватило. И уж постарайся, если хочешь обратно вернуться, чтоб там никаких сомнительных связей не было.

«А их и здесь не имелось, - усмехнулась Мина, с трудом выбравшись из паутины воспоминаний, - меня революции с их бунтарями-мятежниками ну ни капельки не интересуют, - она с шутливо-преувеличенной гордостью по сторонам огляделась, - другое предназначение имею. Вам, маменька, этого не понять».

Убрав в ящик комода тетрадь с записями о занятиях с Ташей, она достала другую - в кожаном переплёте молочного цвета и с замочком - для личных наблюдений и заметок.

Вздохнув, перечитала последнюю запись, двухнедельной давности, когда, вернувшись после встречи с Анучиным в доме гостеприимной Раечки, от волнения даже уснуть не смогла, так и провела всю ночь над дневником, пытаясь сохранить на бумаге каждое слово Антона, немного известного ей по петербургским субботам. Не часто (потому что москвич), но он там

бывал и был ею отмечен как великолепный рассказчик, просветитель.

«Чудо, просто чудо, что Раечка его пригласила!»

Пригласила, оказывается, по совету своей приятельницы, дамы своеобразной и любознательной, которая в начале лета познакомилась с Анучиным на водах в Пятигорске и была им совершенно очарована. А у него здесь, на Южном Урале, поместье имеется (от отца оставшееся), а рядом с ним кумысолечебница, где он не одну неделю проводил, надеясь здоровье с помощью квашенного кобыльего молока поправить, и заодно лекции почитать, если на них спрос будет.

Так что к Раечке заехал, можно сказать, по-соседски.

Мине не удалось с ним даже словечком перемолвиться, только взглядами, узнав друг друга, обменялись. Но в своё утешение она случайно услыхала, как Антон Маркович обещал Раечке на обратном пути, когда в столицу снова соберётся, непременно с визитом явиться.

Вот бы и ей такую возможность не упустить - увидеться, расспросить про общих знакомых. Но как?! Ведь подневольная, сама в гости в случае его приезда напроситься не может. Оставалось только на счастливый случай надеяться, на удачу.

***

За несколько дней до Рождества Таша, устав клеить из разноцветных полосок длинные цепочки для украшения ёлки, которую вот-вот должны были привезти, затеяла новую игру. Из цветной бумаги нарезала квадратики-деньги, и завела себе сразу два торговых дома, состроив их на скорую руку из подручных материалов. В ход пошло всё: и коробки, и кубики, и даже нянькин сундучок.

Один магазин у неё был с тканями: выпросив у рукодельной тётушки лоскутов всех расцветок, Таша старательно свернула их в крохотные рулоны-штуки, и расставила картонные фигурки-перевёртыши из английских стишков, в результате и Мэри, и Шалтай-Болтай и Златовласка, и даже Мышь Городская превратились в модные манекены.

В другом магазине Таша решила торговать чаем и сладостями. Да вот незадача - весов не нашлось. Но тут ей неожиданно помог Митя, подойдя к делу с инженерной смекалкой. Из кусочков проволоки, деревяшек и двух тарелочек из кукольного сервиза сочинил весы - любо-дорого смотреть - да ещё выкрасил их зелёным цветом. Таша слепила из глины маленькие гирьки и разложила по коробочкам мелкие камушки, бусинки, зёрнышки - пусть будут конфетами.

Всё так ловко устроила, что даже отец, зашедший проведать после обеда, похвалил, когда она и ему продала какую-то мелочь, аккуратно сложив её в крохотный бумажный кулёк.

– Ну, Тушканчик, по все статьям быть тебе купчихой. Всенепременно!
– и расплатился с ней самой настоящей монеткой.

А вот Любовь Гавриловна, заметно погрузневшая, с отёкшими ногами, осталась недовольна - мусору слишком много. Это она товар, с таким старанием собранный Ташей, мусором назвала. Но девочка, увлечённая игрой, этого не заметила.

Лишь нянька, сочувственно посмотрев на обеих, пробормотала едва слышно:

– Э-хе-хе, тяжко пузо-то такое носить, ох, тяжко!

И сказала погромче:

– Да мы щас всё уберём, не тревожьтесь понапрасну. Идите себе спокойненько, отдыхайте.

Однако Любовь Гавриловна уходить не торопилась. Обведя комнату глазами, поинтересовалась:

– А гувернантка где?

– Так вышла. Куда - не знаю. У ей своя жизнь, мне неведомая.

Любовь Гавриловна, чьё настроение теперь портилось от любого пустяка, рассерженно фыркнув, велела, как та появится, пусть сразу к ней идёт. В спальню. В кабинет она уже редко спускалась.

По поводу кратковременного отсутствия хозяйка Мине ни слова не сказала, сочтя сей факт малозначительным, её заботило другое: