Бисмарк: Биография
Шрифт:
...
«Я согласилась поговорить с герром фон Бисмарком-Шёнхаузеном, сказав ему, что он подал прекрасный пример истинной преданности и повиновения и любые действия, направленные против решений короля, противоречили бы его собственным убеждениям. Я побудила его дать честное слово, что ни твое имя, ни имя нашего сына не будут скомпрометированы подобными реакционными актами»59.
Бисмарк дал свою версию:
...
«В сложившихся обстоятельствах мне пришла в голову идея добиться иными путями приказа действовать, которого
Читатель вправе предпочесть любой из этих вариантов, но надо не забывать о том, что Бисмарк имел привычку камуфлировать свои ошибки, и данный неуклюжий эпизод послужил одной из причин неприязненных и даже враждебных отношений между будущей королевой и ее будущим министром-президентом. Следует учитывать и то, что Бисмарк описывал встречу с Августой уже после своего падения, имея за плечами сорокалетний стаж ненависти к ней.
Ситуация тем временем обострялась. 25 марта Фридрих Вильгельм прибыл в Потсдам и выступил перед армейскими командующими и офицерами:
...
«Я приехал в Потсдам, чтобы дать мир гражданам города и доказать им, что во всех отношениях я свободный король, что и им, и гражданам Берлина не следует опасаться реакции и все тревожные слухи на этот счет совершенно безосновательны. Я никогда не чувствовал себя более свободным и в большей безопасности, чем под защитой моих граждан…»61
Бисмарк присутствовал на этой встрече и описал впоследствии в мемуарах горечь, которую испытал, слушая короля:
...
«После слов «я никогда не чувствовал себя более свободным и в большей безопасности, чем под защитой моих граждан» зал наполнился таким ропотом и лязгом сабель, выдернутых из ножен, какого еще не приходилось слышать ни одному королю Пруссии в окружении своих офицеров и, надеюсь, больше никогда не придется»62.
Бисмарку ничего не оставалось, кроме как вернуться в Шёнхаузен и пообщаться с юнкерами-соратниками. Через три дня он уже в более спокойных тонах писал брату Бернхарду, комментируя вести, поступающие из Парижа:
...
«До тех пор, пока в Париже у власти удерживается нынешнее правительство, войны не будет, и я сомневаюсь в том, что они ее хотят. Если оно пошатнется или даже рухнет под нажимом социалистов, что вполне возможно, то ни у этой власти, ни у ее преемника не будет денег; никто их не одолжит, и тогда должно произойти государственное банкротство или нечто подобное. Мотивы 1792 года, гильотины и республиканский фанатизм, которые могли бы подменить отсутствие денег, не присутствуют»63.
В этой трезвой, проницательной и абсолютно верной оценке Второй Французской республики впервые проявляется другой Бисмарк – дипломат и государственный деятель. Из далекого Бранденбурга он разглядел то, что отметил Токвиль, наблюдая за улицами Парижа: Французская революция 1848 года была плохой имитацией революции 1792 года, по выражению Токвиля, «низкосортной трагедией, сыгранной провинциальными актерами»64.
29 марта 1848 года король назначил Лудольфа Кампхаузена (1803–1890), купца, торговавшего зерном и бакалеей, банкира и инвестора в рейнских провинциях Пруссии, своим новым премьер-министром, а 2 апреля созвал сессию Соединенного ландтага. Кампхаузен стал первым представителем капитализма, получившим высокий государственный пост. Бисмарк как депутат Соединенного ландтага должен был срочно выехать
Одновременно были объявлены выборы в Национальное собрание Пруссии. Депутатов избирали не прямым голосованием. Сначала избиралась коллегия выборщиков, которые и голосовали за кандидатов в депутаты. В выборах могло участвовать все взрослое мужское население; исключение делалось лишь для тех, кто считался недееспособным или проживал в той же местности менее полугода. 19 апреля в письме брату Бисмарк сообщал:
...
«У меня практически нет или очень мало шансов быть избранным. Не знаю, радоваться мне или печалиться по этому поводу. Моя совесть требует, чтобы я участвовал в кампании со всей имеющейся у меня энергией. Если я не преуспею, то разлягусь в своем огромном кресле, испытывая удовлетворение от того, что мне удалось кое-что сделать, и проведу два, а то и шесть месяцев в условиях, гораздо более приятных, чем на ландтаге»66.
Выборы наэлектризовали новых избирателей, крестьян и ремесленников, и они переполняли залы собраний. В мгновение ока они позабыли о привитой веками покорности и послушании. К ним присоединилось немало радикалов из среднего класса, подливавших масла в огонь и желавших отвоевать и свое место под солнцем. Новый прусский кабинет, возглавлявшийся Давидом Ганземаном и Лудольфом Кампхаузеном, в своей политике сочетал принципы либеральной экономики и конституционности, но практически ничего не делал для улучшения жизни крестьянства и ремесленников, которые хотели видеть действительные перемены, а не выхолощенные схемы Адама Смита. Одновременно с депутатами нового прусского ландтага избирались и представители в так называемый германский предпарламент, общегерманскую конституционную ассамблею. Это тоже вызвало разлад между сторонниками нового порядка: между теми, кто хотел оставаться по преимуществу пруссаками, баварцами или саксонцами – мини-революции происходили во всех тридцати девяти немецких государствах – и теми, кто стремился, по Гегелю, «впрыгнуть» в новую, объединенную Германию.
Не так просто понять характер революции 1848 года. Собственно, происходила не одна революция, их было множество и самых разных, они имели место и в самих государствах, и в отношениях между государствами. Можно сказать, в Германии происходило тридцать девять революций – в таких больших королевствах, как Пруссия или Бавария, и таких карликовых государственных образованиях, как княжества Рёйсс старшей и младшей ветвей, одним из которых правил Генрих XX, а другим – Генрих LXII (и это не опечатка)67. В империи Габсбургов революций можно было насчитать почти столько же, сколько и национальностей: они возникали и в немецких, чешских, венгерских, итальянских, польских городах, и в некоторых сельских местностях, где сохранялось крепостничество ( robot). Попытки создать единое германское государство сразу же вызвали споры по поводу того, что же считать Германией. В империю Габсбургов входили и германские, и негерманские государства. Каждое отдельное королевство, герцогство, княжество имело собственную феодальную конституцию и своего короля, князя, герцога, графа, маркграфа, ландграфа или иного сюзерена. Немецкие националисты, мечтавшие о «великой Германии», считали историческими германскими землями, например, Богемию и Моравию, в которых большинство населения состояло не из немцев. Германское единое национальное государство должно было включать в себя такие «навеки соединенные» герцогства, как Шлезвиг и Гольштейн, сюзереном которых, хотя только Гольштейн входил в Германский союз, был датский король. Вздорили между собой сословия и регионы, предприниматели и рабочие, бунтовали ремесленники, сопротивлявшиеся внедрению квалифицированных профессий, и упертые либералы, требовавшие применять принципы свободного рынка и в закрытых корпорациях. Размывание тысячелетних прав на леса и поля задевало и интересы Бисмарка, и всего социального класса, столкнувшегося с угрозой лишиться даже таких мелких привилегий, как право на получение десятой доли сбора меда с каждого улья, имевшегося у крестьянина.