Бите-дритте, фрау мадам
Шрифт:
– Может бабу Степу позвать? – предложил Семен, повторяя ритуал самогонной церемонии. – Будем, Ника.
– Не-… кх-нельзя! – просипела я, проталкивая самогонку сваренной в мундире картошкой. – Иловский может знать, что она в Панфиловском лагере прирабатывала. И послать к ней своих головорезов.
– Ха! Плохо ты бабу Степу знаешь. Как она в наших мужиков из автомата палила?! Да из ее избушки любой головорез убежит, как черт от ладана.
– Нет уж. Не хочу я рисковать. Мне еще свои поиски нужно организовать. – Я почти с ненавистью посмотрела на лежащий под рукой мобильник. Ни одного пропущенного вызова. Или он просто
– Все бы так, сложа руки, сидели, – весело подмигнул Романовский. – Глядишь, порядка в стране больше было бы. Когда хочешь ехать?
– Вечером.
– Тогда иди, отдохни. Я тебе у девчонок постелю.
Я не стала возражать, что всего-навсего четыре часа, и солнце даже не думает сдавать позиции, а покорно поплелась за Семеном. Мимо большого темного от времени зеркала, отразившего бледное, осунувшееся женское лицо с упрямо поджатыми губами и синими кругами вокруг глаз. Прошло несколько секунд прежде, чем я сообразила, что из нас двоих к женскому полу отношусь только я. И это мое отражение явило беспристрастное зеркало.
Ты плохо выглядишь, телохранительница. Почти также плохо, как чувствуешь себя. И это уже опасно. Потому что любая ошибка, рожденная отчаянием, усталостью и слишком сильным желанием поскорее все исправить, может привести к непоправимому. Значит, тебе нужно уснуть. Даже если ты уверена, что это невозможно.
Пришлось немало потрудиться, заставляя перевозбужденный мозг приступить к процессам торможения. Я долго вертелась на мягких перьевых подушках, как будто их набили канцелярскими скрепками. Но потом мерное тиканье часов растворилось в шелесте лесной травы, на которой я вдруг оказалась. Спелые ягоды земляники приятно освежали пересохший от страшной жары рот. Пить. Как же мне хочется пить. Я побежала к искрящемуся неподалеку ручью и обеими горстями зачерпнула холодную до ломоты в зубах воду. Действительно зубы ломило, но жажда не собиралась отступать, и чем больше я делала глотков, тем больше хотелось мне пить. Понимая, что что-то не так я бросилась к другому ручью, потом к третьему… Неужели мне суждено погибнуть от жажды, несмотря на водное изобилие?! Кажется, я застонала от такой несправедливости и тут же подверглась энергичному встряхиванию.
– Ты чего стонешь, Ника? Приснилось чего? – Низкий голос Семена окончательно вытащил меня из кошмара. Правда, не до конца. Обведя языком потрескавшиеся губы, я поняла, что готова отдать десять лет безоблачной жизни за глоток минеральной воды. Пусть даже Панфиловской.
– На, попей. – возле моих глаз исходила мелкой рябью поверхность налитого в стакан рассола.
– Ты ангел, Романовский. Ты знаешь об этом? – Прохрипела я, прежде чем единым духом осушить стакан до дна.
– Теперь буду знать, – усмехнулся мой спаситель. – Я совсем забыл, что эту самогонку гнал из… Нет, не буду выдавать свое ноу-хау. Не важно из чего гнал. Важно, что после этой дряни сушняк такой накатывает, что если вовремя не запит, с ума можно сдвинуться. А теперь простой водички попей. Ну, как, полегчало?
Я прислушалась к бурлящему в желудке литру жидкости и уверенно заявила:
– Полегчало. Спасибо, Семен. Так во сколько, ты говорил, последний автобус
В Ухабов я попала только часам к девяти. И, следуя указаниям из запасной книжки, за каких-то сорок минут добралась до района новых коттеджей, утопавших в зелени садовых деревьев. На местном жаргоне он назывался Птицеград, поскольку все чистенькие улочки в нем носили название экзотических и отечественных представителей семейства пернатых.
Окна дома номер тридцать семь по улице Аистов были темны, но это еще ничего не значило – яркие краски июльского вечера не спешили угасать на лиловом небе. Она должна быть там. Ей и пойти-то больше некуда.
Она была там. Белый костюмчик Саши Панфиловой я заметила еще до того, как скрипнула кованой калиткой. Молодая женщина сидела в беседке, и, запрокинув голову, смотрела на медленно догорающий закат. После нашей встречи в больнице я ждала от нее любой ее выходки. Но к тому, что сотворила Саша, осознав, кто стоит перед ней, загораживая замечательный вид, оказалась не готова.
– Помогите! – Ломким голосом вскрикнула женщина и, сиганув через перила беседки, бросилась прочь, топча клумбы и цепляясь за кусты.
Тут у меня сработал какой-то животный рефлекс: если убегают, обязательно нужно догнать. Я кинулась следом за удалившейся на приличное расстояние Панфиловой и успела перехватить ее только возле забора, за которым начинался соседский участок. Мне удалось зажать ей рот прежде, чем она закричала, и, презрев угрызения совести, вывернуть тонкую руку с такой силой, что Саша сразу перестала вырываться.
Вот так мы и вошли в дом. Впереди всхлипывающая от боли и страха Саша, с заломленной за спину рукой, а следом отвратительное жестокое чудовище в женском обличье. То есть я. В погруженном во мрак холле мы долго натыкались на всевозможные углы, пока, наконец, не добрались до гостиной. Угасающего вечернего света мне хватило на то, чтобы с помощью подручных средств (двух шарфов и пары колготок) примотать Панфилову к старомодному креслу.
– Ну и чего ты орешь? – наконец-то смогла спросить я, покончив с этим противным, но необходимым делом.
Саша поперхнулась очередным призывом о помощи, которые не смолкали с того момента, как моя ладонь убралась от ее рта. Женщину била крупная дрожь, и постепенно становилось ясно, что страх, который я ей внушала, имел под собой вескую причину.
– Что ты трясешься, как хвост овечий? Чего навоображала? Думаешь, я тебя убивать пришла? Или похищать?
– Да.
– Что «да»?
– Похищать…
– Ну, здрасте! – возмутилась я. – Да на кой ты мне сдалась, чтобы тебя похищать?
– А на кой тебе мой сын сдался? Чтобы его похитителям отдавать? – ненависть вспыхнула в Саше с такой силой, что она даже перестала дрожать. – На кой тебе сдался мой муж, чтобы похищать и его?
Теперь настала очередь моему сердцу ухнуть прямиком в пятки. Она знает? Откуда? Но если о похищении знает Саша Панфилова, значит, знает и весь Ухабов!
– Что мы тебе сделали? – она уже не кричала, а причитала. Едва слышно. Как иногда шепчут перед иконой, упрекая Всевышнего в свалившихся несчастьях. – За что ты нас так?
– Откуда ты узнала, что Алексея выкрала я?
– От милиции! Ты была переодета и в маске, но тебя кто-то опознал. И теперь вся милиция тебя ищет!
– Если бы только милиция! – скривилась я. – Это было бы полбеды.