БЛАЖЕННЫЕ ПОХАБЫ
Шрифт:
Онисима пришла в обитель, которая в сирийской версии названа Седрарум, а в грузинской – Бантасин [CXX] . Она не отвечала ни на какие расспросы, даже «не захотела идти, так что пришлось её заставлять силой» [CXXI] .
[Её посадили на три цепи,] а она притворялась безумною… сёстры пытались вымыть ей ноги, а она не давалась и… разорвала одежду сестёр… И каждый день она, меся тесто, била ногой и кричала; бывало иногда, что она брала тесто и бросала на землю, прикидываясь сумасшедшею, сёстры же били её и волочили по земле, чему она радовалась внутри себя… День за днём она носила кружку воды и выходила дать попить странникам у дороги, и день за днём она разбивала кружку во дворе монастыря, словно обуянная демоном… Но трижды в год то место,
[CXX] По мнению Кекелидзе, название «Бантасин» – это форма передачи имени «Табенниси» (см.: Кекелидзе. Эпизод, с. 82- 84). Название «Бантасин» встречается ещё только в арабской версии жития (см.: Цакадзе. Сирийская, с. 26).
[CXXI] Кекелидзе. Эпизод, с. 95.
Конец истории целиком совпадает с легендой о тавеннисиотской юродивой: через сорок лет Бог послал праведника, авву анахоретов (эфиопская версия называет авву Даниилом [CXXII] , тем самым окончательно связывая воедино истории о «пьянице» и об Онисиме-Исидоре, имя которой по-эфиопски звучит как 'Arsima). Святая не просто отказывалась предстать перед аввой, но яростно отбивалась, а сёстры с побоями притащили юродивую к праведнику, который узнал её по «короне» и поклонился ей. Далее следует уже знакомая нам сцена изумления и раскаяния монахинь. Через десять дней Онисима бежит из монастыря [27] .
[CXXII] The Book of the Saints of the Ethiopian Church / Ed. E. A Wams Budge. V. 3. Cambridge, 1928, p. 877.
[27] Lewis A. S. Select Narratives of Holy Women (Studia Sinaitica IX). London, 1900, p. 62-69; ср. грузинскую версию: Кекелидзе. Эпизод, с. 78-80. Житийные сюжеты не только кочевали, но и обменивались мотивами и даже отдельными полюбившимися фразами. Например, в житии Мартиниана (BHG, 1177-1180) есть эпизод, явно списанный с какой-то легенды о «тайных слугах» (ср. с. 51-53): святой велит доложить о своём появлении епископу, слуги передают его слова, но добавляют, что этот человек «напоминает безумца» . Епископ же отвечает словно цитатой из Питирума: «Это вы – безумцы» ( ) (Menologii anonymi Byzantini saeculi X / Ed. B. Latysev. Fasc. 1. Petrolopi, 1911 (далее: Menologii), p. 65). Эта аллюзия тем более любопытна, что св. Мартиниан ни разу не прикидывается безумцем.
Тут, как мы видим, от внешнего смирения не остаётся и следа: гремящие цепи, разорванные одежды, разбитая кружка, драки, буйство – все свидетельствует о том, что провокация юродивого против мира на глазах превращается в агрессию. Из добродетелей остаётся… ну, что ж, пожалуй, лишь вымытая уборная – то самое презренное место (именно возле уборной валяется на земле безымянная «пьяница»), которое, как и кухня, продолжает служить знаком юродивого.
Но на этом развитие легенды не останавливается. В целом ряде рукописей, содержащих житие Онисимы, рассказ продолжен [CXXIII] . После бегства из монастыря Онисима стала настоятельницей общины из четырехсот отшельников-мужчин, живших в пустыне, так называемых «восков» («пасущихся») [CXXIV] . В нарушение всех канонов она носила мужскую одежду.
Столь странный образ жизни, как трансвестизм, распространился в Восточной церкви [CXXV] в тот же период, что и юродство, и содержал в себе тот же вызов установленному миропорядку, тот же намёк на ересь [CXXVI] . Он был официально запрещен 13-м каноном Гангрского собора (340-е гг.). Отличие Онисимы от всех остальных агиографических травести (Иларии, Евфросинии, Евгении, Аполлинарии, Антонины, Феодоры, Пелагии, Матроны, Глафиры, Евфимианы, Анастасии, Сусанны, Анны, Мариры [CXXVII] ) в том, что их все принимали за мужчин-евнухов, а про неё пустынники знали, что «настоятель по природе не мужчина, а женщина» [CXXVIII] . Онисима являет собою уникальный пример соединения двух антиканонических подвигов: юродства и трансвестизма. Они ведь и по сути близки: с одной стороны, юродивый склонен разрушать границу между мужским и женским (ср. с. 113- 114); с другой стороны, в травестии [28] содержится элемент типично юродской провокации. Матрона, когда её переодевание было разоблачено, говорит: «Целуя братьев, я смотрела на них как на ангелов Божиих… Не к человеческим устам я прикладывалась, но к людям бесстрастным » [CXXIX] .
[CXXV] См.: Patlagean . L'histoire de la femme deguisee en moine // Eadem. Structure sociale, famille, chretiente a Byzance. London, 1981.
[CXXVI] Patlagean E. Pauvrete economique et pauvrete sociale a Byzance, 4-7 s. Paris, 1977, p. 135-137.
[CXXVII] Открывает этот ряд Фекла из апокрифических Деяний апостола Павла. См.: Anson J. The Female Transvestite in Early Monasticism: The Origin and Development of a Motif // Viator. V. 5. 1974, p. 1-33. В этой работе Онисима не упоминается. Также не упоминается она и в другом перечне травести: AASS Tanuarii. V. I. Paris, 1863, p. 258.
[CXXVIII] Кекелидзе. Эпизод, с. 86, 100.
[28] Заметим, кстати, что травестия бывает не только женская, но и мужская: в одной из «душеполезных историй» рассказывается о том, как монаха обвинили в любовной связи с какой-то женщиной из соседней деревни. Однако потом его застали в женской одежде, и он признался, что «женщиной» был он сам (Wortley. A Repertoire, № 520 [BHG, 1317u]). Независимо от реальных причин подобных казусов, чрезвычайно
[CXXIX] Vita s. Matronae // AASS Novembris. V. 3. Bruxelles, 1910, p. 794, 822.
Впоследствии проверка собственного «бесстрастия» станет одним из главных обоснований юродства (см. с. 177-180).
От монастыря к монастырю юродство распространилось из Египта в Сирию, а оттуда в Малую Азию. Переносчиками всех поветрий были в Византии странствующие монахи – гироваги. Хотя церковь и государство всеми силами навязывали инокам оседлость и множество раз запрещали переходы из обители в обитель, гироваги никогда не подчинялись запретам. Это движение должно было быть довольно мощным, если мы о нём вообще узнаем: ведь большинство религиозных авторов были деятелями церкви, которые подозрительно относились к любым энтузиастам, претендовавшим на создание собственных центров духовного авторитета [CXXX] . «Странничество Бога ради» составляло особый вид аскезы [CXXXI] , который, естественно, весьма тесно соседствовал с юродством. Укажем на такую точку, где они сливаются.
[CXXX] См.: Rousseau P. Eccentrics and Coenobites in the Late Roman East// Byzantinische Forschungen. Bd. 24. 1997, p. 38-46.
[CXXXI] Guillamont A. Le depaysement comme forme d'ascese dans le monachisme ancien // Annuaire de l'Ecole pratique des Hautes Etudes. Sec. V. 1968/1969, p. 41-50.
Вот какая история сохранилась в древнеармянском синаксаре Тер Исраэля: там рассказывается о блаженном Онисиме (в православных календарях память – 14 июля, в армянском – 28 августа) из деревни Кариес в окрестностях Кесарии Палестинской. Этот святой бежит из отчего дома; его родители слепнут от горя; Онисим поселяется в Эфесе (то есть на этом этапе герой бежит ещё с востока на запад; позднее, как мы убедимся, направление поменяется на противоположное!); в монастыре Онисим предаётся аскезе; когда монастырь ликвидирован в результате гонений Диоклетиана (!), святой возвращается неузнанным домой и живёт с родителями под одним кровом, не называя себя, но лишь сообщив им, что их сын жив; потом Онисим вновь уходит, на сей раз в Магнезию Асийскую, оставив дома записку с изложением правды о себе; записку обнаруживает сосед и читает её родителям святого, чем ещё усиливает их страдания; в конце концов Онисим является своим родителям во сне и приглашает их в свой новый монастырь, где возвращает им зрение [CXXXII] . В этом анахронистичном рассказе, относящем монашество в Малой Азии к концу III в., любопытно то, что он приписывает хорошо нам известное имя Онисим тому герою, который позднее получит прозвание «Человек Божий».
[CXXXII] Le Synaxaire armenien de Ter Israel / Publ. et trad, par G. Bayan // PO, V. 5. 1910, p. 452-453. Греческое житие Онисима (Cod. Patm. 185) остаётся неопубликованным.
Глава 3 БЛУДНИКИ И ПОПРОШАЙКИ
Возвращение пустынников и монахов в города – отдельная большая проблема. Нас она теперь интересует лишь постольку, поскольку в городах обосновалось и юродство.
Пока анахорет ходил в шкуре или даже нагим, не стриг волос и ногтей, не мылся годами, питался травой и т. д., всё это оставалось предметом его собственных, глубоко интимных отношений с Богом. Если кто-нибудь случайно сталкивался в пустыне с этаким чудищем, то потрясение, испытанное несчастным путником, было случайным и побочным результатом пустыннического подвига, который в принципе не предназначался для человеческих глаз. Но появление монахов в городе принципиально меняло ситуацию: изначально неуязвимая позиция «оставьте меня в покое» должна была смениться докучливым «я не оставлю вас в покое»; презрение к миру переплеталось с зависимостью от него. Эта противоречивая, лишённая достоинства позиция приводила к демонстративной агрессивности странствующих монахов [CXXXIII] . Безобразия, творимые ими, вызывали, понятно, особое возмущение у язычников. Вот, к примеру, что пишет о них Евнапий из Сард:
[CXXXIII] Guillaumont A. Aux origines du monachisme chretien. Begrolles en Mauges, 1979, p. 49, 106.
Они [христиане] стали высылать в священные места так называемых монахов, имевших людской облик, образ же жизни – свинский. Они страдали напоказ и делали тысячи невыразимых гадостей. Но именно презирать священное и считалось у них благочестием: ведь тогда всякий человек, носивший черное и желавший публично безобразничать (… ),обладал тиранической властью (Eunapii Vitae sophistarum, VI, 11,6-7).
Но движение монахов в города встречало осуждение и у христиан. Нил Синайский жалуется, что «все города и сёла стонут от лжемонахов, которые шляются попусту и как придется, без цели и смысла. Все домохозяева подвергаются приставаниям и справедливо негодуют даже на самый их облик» [CXXXIV] .
Даже никого не стремясь скандализовать, не попрошайничая, а просто находясь в городе, пришелец самой своей позицией отстраненности внушал беспокойство. Вот какую историю рассказывает Иоанн Руф. У ворот дворца в Антиохии жил нищий, не бравший милостыни. Поняв, что это подвижник, Иоанн спросил его:
[CXXXIV] S. Nili Epistula CXIX // PG. V. 79. 1860, col. 437.
«Если ты любишь аскетическую жизнь, почему не идёшь в пустыню или киновию? И почему ты остаешься в таком городе, как этот, роскошном и великолепном, и пребываешь у всех на виду, окружённый недоброжелательством?» Он молча простер десницу к небу, как бы говоря этим жестом: «Бог мне приказал» [CXXXV] .
[CXXXV] Jean Rufus. Plerophories. Appendice. Textes complementaires / Ed. F. Nau// PO. V. 8. 1911/1912, p. 142-143.