Блаженный старец Василий (1868-1950)

Протоиерей Дмитриев Владимир

— Василия Дмитриевича везут! Василия Дмитриевича везут!

Привезли всех в больницу. Луша за ними всеми ухаживала. Пашенька Таволжанская ночью увидела «чудочко», пришла утром в палату к старцу Василию и говорит ему: «Ну, расскажи, что ночью было». А он в ответ: «Сама скажи». Паша рассказала: «Видела Ангелов. Они покадили у старца, потом у нас с Екатериной и у всех остальных, и говорят: «Скоро праведники на облацех явятся и на небо вознесутся за праведны дела свои».

Дома о. Василий лежал на трех пеньках. Здесь без них лежать ему было неудобно. После Пашиного видения врачи сами сказали Луше: «Что тебе надо, нянька?» Она попросила три одеяла, свернула их и вместо пеньков положила.

Пашенька подошла к главврачу

и говорит: «Отпусти домой, я тебе на рубаху холста дам, самовар поставлю и ладана в него положу». Этим она предсказала его кончину. Вскоре он умер.

Новый главврач отпустил старца, но с тем условием, чтобы домой к нему больше никто не ходил1. Отпустили и Пашеньку Таволжанскую, а Екатерина Шумовская скончалась в больнице.

В 1937 году забрали двух маминых братьев. Один из них, Иоанн, служил в церкви Архистратига Божия Михаила в Репьевке Майнского района, псаломщиком. Другой, Василий, был каким-то агентом. Мама с Капой и еще одной женщиной ходили к старице Екатерине. Мама ходила спросить о братьях и кое о чем еще. Пришли к Екатерине, у нее люди. Одна женщина спросила: «Молиться ли за Государя?».

— За Государя молись, — ответила Екатерина, — да и в тюрьмах кто сидит, и те оправдаются: их Господь взял досовершить…

Мама поняла — это ответ и на ее вопрос. Другая говорит, что больна и не может поститься, врачи ей велели есть больше молока. Как ей быть? Екатерина ответила:

— Ешь, ешь — хуже задохнешься, — и добавила, — вам и яблоки есть не грешно.

А было это до Преображения. Мама и об этом переживала, и хотела спросить. У нас были две яблоньки, и она пекла нам яблоки в печке. Больше есть было нечего. И на это Екатерина ответила. Еще одна женщина спросила, идти ли ей к преподобному Серафиму?

— Что тебе мыкаться? — ответила старица. — Зови его — сам сюда придет.

Потом Екатерина сама обратилась к маме:

— А ты корми голубей — они самые чистые. И барашка — он самый кроткий.

Часть 2.

ВОСПОМИНАНИЯ О СТАРЦЕ ВАСИЛИИ

НИНА ИВАНОВНА ПОРТНОВА. ЯЗЫКОВО

Господи, благослови меня описать все чудеса и исцеления болящего отца Василия [5]

Мой отец, Иоанн, и покойная мать Елизавета много рассказывали об отце Василии.

5

1. Луша дала слово, что народ к нему не будут пускать и никому не будут рассказывать о старце. Но когда вернулись домой, о. Василий сказал: «Про меня говорить не бойтесь». Люди стали стучаться: что на войне? Он говорит: «Пустите, пустите…»

Еще до войны — это, примерно, 1938–1939 годы — народ ездил за хлебом. Моя мать пошла к старцу, чтобы он ее благословил в дорогу за хлебом ехать. Он ее благословил, но были еще люди, которые тоже собирались ехать за хлебом. О. Василий не дал благословения, но они поехали. Закупили хлеб в мешках и ехали обратно в поезде, народу было много. Была облава — отбирали хлеб у народа. Мама задремала, и ей показалось, что на нее дует отец Василий. Свекровь будит ее и говорит: «Лиза, у всех хлеб в мешках отобрали». А их мешки стояли в середке и остались. Мама смотрит и не может поверить — отобрали хлеб у тех, кого отец Василий в дорогу не благословил.

Во время войны от отца нашего Ивана долго не было известий. Все ходили гадать к чернокнижникам, и мать с подругой пошла. Подруге сказали, что муж жив, а маме — нет в живых. Мама в то время, по благословению отца Василия, уехала из Б. Уреня в поселок Суходол Чердаклинского района, откуда она была родом. Мама с двумя детьми жила по квартирам. Она продала шапку и очень плакала, не находила места. Собралась и поехала к старцу Василию. Он

ее спросил: «Кому ты руку давала?» Она заплакала и призналась, куда ходила. Старец велел ей молиться, сказал, что муж жив, но ему сейчас очень тяжело. Ничего не продавай без него, все у вас будет. Действительно, отец был в плену. Когда война кончилась, он вернулся и они с мамой жили всю жизнь вместе, было у них пятеро детей.

Мой дедушка, Тимофей Дружинин, возил на коляске отца Василия в церковь. Моя мама очень часто ходила к старцу, верила ему, и я тоже верю отцу Василию. Мама со своим свекром хоронила старца и всегда ездила на могилку к нему и в дом, где он жил. Она знала отца Гавриила, он служил в Урене и бывал у отца Василия. Сейчас мощи св. Гавриила находятся в церкви города Димитровграда.

Когда мама умирала, она сутки пролежала без дыхания, а придя в себя, рассказала мне, как она хорошо спала на руках отца Василия и о. Гавриила. Я стала спрашивать: надолго ли ты к нам? Она говорит: дней на 10–15, как они скажут. Мама умерла через 10 дней. Она меня всегда ждала, я ей привозила воду, освященную на могиле о. Василия.

Пишу все это со слезами и верой в Бога. Да простит меня Господь.

РАХИЛЬ

Ксения шестьдесят лет жила слепая. Ум есть, а вида нет. В молодости была учительницей. Днем она бродила по улицам Тагая.

Ночевала в лесу, в оврагах. Когда Ксения совсем состарилась, сестры отправили ее в дом престарелых. Она нам оттуда пишет: «Возьмите меня. Я ничего не вижу, а здесь и не слышу ни единого слова». Мы поехали и забрали ее к себе. Но через некоторое время Ксения опять ушла к сестрам. Сестры были недовольны, укоряли нас — зачем мы ее взяли. Я ей приготовила еду, сварила суп и принесла. Она говорит: «Что ты мне несешь? Я умирать собралась, а ты — еду». У сестер она прожила недолго. Она искала света. Попросилась в дом сумасшедших — Карамзинскую колонию. «Там, — говорит, — есть знакомый человек, он мне глаза устроит». В Карамзинке Ксения через неделю умерла. Там она и оставила свой дух.

В Ульяновске была юродивая Валентина Ивановна, тоже бывшая учительница, жила на Московской улице. Юродствовала с тех пор, как репрессировали родителей. Ходила — на одной ноге ботинок, на другой калоша, ватные брюки, какая-то поддевка, на голове мужская шапка-ушанка, сдвинутая набок, одно ухо лицо закрывает. Ее, «по просьбе граждан», решили отправить в колонию, на двенадцатый километр. Говорили: позорит город, конфузит. Приехали за ней, а она сказала: сделают мне там этот укольчик, а для людей будет ли лучше? Оттуда Валентина Ивановна уже не вернулась.

Блаженная Валентина все обо мне рассказала: пришла я к ней, а она навстречу с помойным ведром.

Мишенька из Уржумска до пяти лет не ходил, и рассудочек-то у него был никакой. Три раза приходили с ним к старцу Василию — стал ходить. Врачи сказали: министром не сможет быть, но пастухом сможет. Слов-то у него не было, только «мама» говорил. Улыбался, радовался, крестился…

АНТОНИНА ПЛАКСИНА, с. ПРИСЛОНИХА

Отца Василия я знала, так как приходилось бывать у него много раз. Жил он с края деревни Копышовки, немного ниже улицы. Сам он не ходил, за ним ухаживала женщина — Луша. У них одна изба, две стены увешаны снизу доверху иконами, мебели нет: две скамейки, табуретка и стол. Лежал он на чурбачках, одет дерюгой. Впервые пришлось его видеть в 1930-м году. У нас корова шла из стада, ее другие коровы столкнули в овраг, овраг глубокий, а внизу речка. Она не могла встать. Мужики привезли ее на лошади. Лечили мокрой глиной — клали на ноги. Очень исхудала. Мы с мамой пошли к о. Василию за советом. Он ответил: «Надо бы пораньше. Коли ее, она падет». Закололи, мясо сдали в столовую языковской фабрики. Одни мослы, не брали, но директор приказал — и приняли. Купили козу на нее. Нас было пять детей от двух лет до десяти, старшей сестре — шестнадцать.