BLOGS

Спичак Григорий

– Мужчина - если он мужчина - всегда дисциплинирован. Он посмотрит на себя в зеркало и убирает взгляд... Только женщина бегает в зеркале своими глазами туда-сюда. Или не мужчина - мальчик... Он тогда ищет в зеркале - чего же ему не хватает до мужчины? Взгляда не хватает. Мужского и короткого...

– Вы философ, Эльдар, - говорю я ему, при этом мне сразу хочется добавить - «и психолог», но я не добавляю. Потому что было бы правильнее сказать наоборот: «Психолог вы, Эльдар. И ещё, кажется, философ...»

– Э-э!
– взмахивает ладошкой Эльдар.
– Какой философ, э?
–

Ему понравилось, что его так назвали.
– Столько людей

ходят туда-сюда, столько людей смотрят в это зеркало, столько седых волос я здесь настриг, что вся мудрость у меня в пальцах осела. Ты вот в зеркало на мои руки смотришь. Почему? А потому, что я не головой, а руками думаю...

Эльдар явно засмущался от слова «философ». Его, наверное, никто так не называл. Он чуть-чуть стал суетливей и в руках, и в словах, проявился акцент.

Нуриджанов «отсидел» в коми лагерях восемнадцать лет. Сначала он получил от прокурора Махачкалы «червонец» за убийство двух человек в уличной драке, потом три года ему добавили за глупый и безнадёжный побег из синдорского лагеря, а последнюю «пятилетку» режимный прокурор «выписал» ему за поножовщину в зоне уже в Княжпогосте, где Нуриджа-нов освободился в 1990 году, вышел за забор лагеря, пошёл на железнодорожный вокзал, но на остановке соседней автостанции увидел пьяненькую женщину. Он пошёл за ней, сел в автобус и уехал в деревню. А через полгода с трезвой молодой женщиной переехал из деревни в город.

«Я ей сказал: будешь пить - убью! Теперь не пьёт. И я не пью, - рассказал Эльдар.
– Женщину воспитать надо. Если мама не воспитала, то, кроме мужа, никто этого не сделает. Конечно, бывает и муж как мальчик. Надо воспитывать...»

А про далёкое своё преступление он вспомнил при мне лишь однажды, да и то - скороговоркой. «Мне не стыдно. Я был прав. Повторись всё сначала, я бы всё равно их порезал. Может быть, с той лишь разницей, что сейчас порезал бы не до смерти...»

Сапожник-инвалид, семидесятилетний дед Семён Трах-Кувырочек (получивший прозвище за свою присказку «трах-кувырочек» по любому поводу) ещё из лагерных «вестей» рассказывал, что Нуриджанов в молодости заступился за сестру и мать, которых оскорбляли и лапали два проходимца. Молодой Эльдар, как это и положено на Кавказе, схватился за кинжал.

Танцуют ножницы Нуриджанова над моей головой, мелькает, как сабля, длинная блестящая расчёска. Философствует Эльдар. Мимо рук глядят его глаза, мимо металла в зеркале - в мою голову. Его глаза не карие, как это бывает у большинства кавказцев, а стальные, с зелёным блеском внутреннего южного характера, которого за двадцать с лишним лет жизни на Севере осталось в сердце Эльдара, наверное, совсем немного. Он носит это тепло в себе, кутая где-то за сердцем, как пиалу в своих душевных ладонях, боясь расплескать, боясь показать дурному смешливому глазу, боясь ненароком пролить в пустоту.

– Настоящий мужчина в зеркале видит ошибку. Мальчик видит победу. Или играет в мужчину... Женщина... Э-э! Женщина - это другой разговор. Она видит в зеркале не себя...

Что видит в зеркале женщина, Нуриджанов не рассказывает. Наверное, он не считает это важным для нашего разговора. Темп его речи начинает замедляться, и вот он становится уже медленнее движений рук.

Я однажды стоял на автобусной остановке и видел, как по другой стороне улицы медленно, чуть насупившись, шёл с женой Эльдар. Она - невысокая, рыженькая женщина - что-то говорила, говорила ему, он кивал головой медленно, казалось, что он следит за траекторией слов женщины и хочет понять: зачем эти слова летят в ту сторону?

Зачем они вообще куда-то летят? Но потом меня осенило - да ведь Эльдар её вообще не слушает! Он слушал и внимательно следил за собранной своей душой, за пиалой, спрятанной за сердцем. Он нёс её - нёс себя, как дисциплинированный, стянутый кожаными ремнями кулак бойца-рукопашника. Опрокинутый, раздавленный жизнью и рассыпанный человек, он сумел снова собраться в человека. И он знал цену этому собиранию.

Может быть, поэтому он сейчас философствовал, сверяя в разговоре со мной свои наблюдения, сомнения, и сбрасывал раздражение, накопившееся по тысячам разных мелочей. Да, он говорил со мной. Ведь в очереди к нему, к парикмахеру Нуриджанову, я переждал четверых. Ни с кем из них он не говорил. Хотя все четверо знали его, и он знал их.

– Почему в трудовых книжках пишут место, где сидел человеческий зад? Почему не пишут о том, что делали человеческие руки? Что держали они? Мужчина должен носить в руках воду, женщину и автомат. Когда мужчина портится, он начинает держать рюмку, женскую грудь и ключи от чужой квартиры...

– Ну, Эльдар, насчёт ключей не знаю, а как же мужчина без рюмки и без женской груди? Ты же из Дагестана. Там же вино и...

– Э-э!
– Нуриджанов взмахивает рукой и уже всерьёз кипятится.
– Я сейчас одну ягоду укушу и сорт скажу. У меня отец по прошлогодней листве сорт винограда мог сказать... Там каждый мальчик умеет воду носить... Нет. Сейчас обманываю - сейчас уже и там мужчины испортились... Но всё равно: судьба человека - это судьба человеческих рук. Вот смотри...

И тут мне Эльдар показывает на маленькую икону Николая Чудотворца, которая на его парикмахерском столике, заставленная и незаметная, стоит между створками зеркал.

– ...Видишь, что показывает Николай? Он руки показывает. Языком можно обмануть. Руками не обманешь. О Боге сейчас много говорят, а лбы крестят совсем мало. Мужчина лоб крестит, когда он, наконец, набрался мужества узнать мужество.

Я вижу в зеркале, как в коридорчике крупный седовласый мужчина кивает головой на слова парикмахера. А глаза его становятся библейски печальными, глубокими и опрокидываются куда-то за окружающее нас скудное пространство парикмахерской.

– Вы же мусульманин, Эльдар. Или нет?
– спрашиваю я Ну-риджанова, но спрашиваю не потому, что меня интересует, какому богу он поклоняется. Спрашиваю потому, что я поражён неожиданным поворотом рассуждений и неожиданным вниманием к вещам, казалось бы, привычным, к образам, которые давно запали в душу и в сознание как что-то целое. Забытая детская тщательность и вглядывание в жизнь были в словах азербайджанца Нуриджанова. (Впрочем, с чего это я решил, что он азербайджанец?) Там, в Дагестане, сто двадцать народов живёт. Кто он, парикмахер Эльдар?

– У вас в Дагестане, наверное, все народы мусульмане? Я, кажется, бессознательно стал извиняться за свои неумные вопросы.

– Все, кроме русских... Зачем так спрашиваешь? Человек в Бога верит не так, как ты говоришь: эти мусульмане, а эти немусульмане. Человек в Бога верит и исповедует его! Зачем сравнивать, как ты думаешь?.. Я не знаю, я запутался, как правильно Бога называть, но я люблю Его слушать.

Эльдар зыркнул на меня через зеркало и нахмурился. Он не хотел говорить последние свои слова, они сами выскочили, и теперь он, кажется, немного расстроился. Хорошо хоть, что стрижку мою уже закончил. А то руки его прямо на глазах становились неловкими, будто парикмахер спешил их спрятать.