BLOGS

Спичак Григорий

На своей телогрейке волоком тащил он Романа к реке. В лодку занёс на руках. Сел за вёсла, в густом тумане отчалил от берега и зачапал скрипящими в уключинах вёслами.

Роман очнулся, наверное, от холодной сырости тумана, почувствовал, что его качает, увидел светлый воздух перед лицом.

Егор бросил вёсла.

– Парень, - он наклонился к Роману.
– Парень, ты того... потерпи. Мы дело исправим, - не те слова лезли на язык, но Егор не мог сразу найти другие слова, какие сейчас нужны.

Этого бессловесного, вчера одного из многих, а сегодня единственного,

главного, как наследник, ему страшно захотелось назвать сыном, но он боялся этого слова, потому что это была страшная ложь в его чувствах и страшная правда по сути, потому что он убил сына по положению, в котором оказался, -убил завтрашнего себя.

Это ли он понял, или кошмар опустил его на дно лодки, заставил обхватить голову руками, и, раскачиваясь всем телом, он горько-горько заскулил. Роман, приподняв голову на плач, в который уж раз закашлял кровью, размазав ладонью липкую чёрную слюну, посмотрел на ладонь и заклекотал:

– Эк, беда какая... Плачешь, старик?.. Беда наша...
– и опрокинулся, задавленный бредовой кучей-малой.

Хрипы в груди сливались со стонами коменданта. Тот будто лежал на Романе и смеялся смехом дружка Мишки; странный смех этот был всхлипывающим и журчащим, как мощное, но плавное течение за бортом.

Лодку в кромешном молоке тумана несло на голый, без единого кустика, песчаный остров. Только обоим в той лодке это было уже неважно.

1988 год

ВЫСТРЕЛЫ НАД СТАРИЦЕЙ

Ружьё мне отец подарил в первом классе. При этом он строго наказал, чтобы я каждый раз, когда беру его, иду в лес или ещё куда, предупреждал его об этом. У меня сейчас трое сыновей, но я не смог бы доверить ружьё ни одному из них даже в пятнадцать лет. Может быть, и они вполне разумно пользовались бы оружием, но у меня не хватает духу: мир другой, ответственность другая, тревожность, и нет у моих мальчишек простой крестьянской основательности.

Впрочем, наверное, это наши отцы проще относились к оружию, к возможной смерти, и сама тревога о детях была у них какая-то другая.

А когда мне не было ещё пятнадцати, в конце восьмого класса, майским вечером мы с одноклассниками Витькой

Кудиновым и Геной Вахрамеевым решили уйти в ночь на открывшиеся ото льда старицы. Летела утка, и молва по нашему лесному посёлку шла уже вовсю: и что дядька Иван Ковальчук на прошлой заре двенадцать штук набил, и что братья Козловы два рюкзака утей нагрохали, мать их отгулы взяла - весь день ощипывает... Азарт поднимал и мужиков, и пацанов. Впереди были выходные дни - День Победы и с ним суббота с воскресеньем.

У Виталия с Геной ружья были получше моей берданки: «ИЖ» шестнадцатого калибра у Генки и «Зауэр» двенадцатого -у Витька.

У Витьки вообще вся амуниция была основательная. Нож, выточенный из тракторной рессоры, больше похожий на спартанский меч, рюкзак с шестью карманами; картонные литые и цветные гильзы патронов - всё было редким, каким-то боевым - настоящим!

Взрослая жизнь пахла для нас тогда папиросами «Север» и сигаретами без фильтра «Шипка», порохом и оружейным маслом,

кожей патронташей и дымом костров. Попивали мы на рыбалках и охотах и водочку. А как же - мужики ведь прихватывали с собой чекушечки, прихватывали и мы...

Витька - крепыш, взбитый молодой казачок. Его мать приехала в наш посёлок беременная Витькой, когда его отец сидел в лагере Княжпогоста за убийство милиционера. Случилось это на далёком Дону, и неродившийся Витька поехал к отцу на Север.

У Генки, наоборот, отец был милиционером. Правда, тихим и унылым. Дядя Толя казался нам всегда молодым стариком. Он был начальником районного вытрезвителя, молчун, небрежно и неизвестно зачем одетый в форму. Майор Вахрамеев имел привычку сосредоточенно смотреть под ноги, будто что-то ищет, печалится или таким образом прячет от людей глаза.

Гена - прямая противоположность отцу. «Пустосмех» - звала его моя бабушка, потому что хохотал он по любому поводу. В спорте он всегда пытался быть первым. Гена и вправду очень хорошо бегал, занимался гимнастикой, а на охоте всё время дразнил нас курильщиками и чахоточниками. Сам не курил.

От старицы, берега которой с одной стороны были густо заболочены, а с другой неровно заросли ивняком, мы отошли не слишком далеко - метров на триста. Нас от неё отгораживал ещё и молодой ельник, и поэтому мы надеялись, что перелётная птица - гусь или утка, заходя на старицу со стороны реки, нас не увидит. С другой стороны от нашего костерка был высокий и довольно крутой склон, который когда-то, вероятно, был берегом. Может, лет триста назад, а может, и всего-то пятьдесят-шестьдесят, но русло реки ушло на полкилометра западнее, оставило старицу-озеро, заливаемое вешними водами, и этот берег-террасу высотой метров в двадцать.

В мае ночь темна всего-то два-три часа. Ещё недельки три -и совсем белые будут стоять ночи, благодатные для мошки и овода, позволяющие птице высидеть яйца и вскормить молодняк до первого пера.

Костёр горел. Домашние бутерброды были съедены нами уже к полуночи - и съедены с таким неистовством, будто мы на свежем воздухе весь день валили лес без обеда. Чекушеч-ку мы тоже выпили. Рассказывали друг другу байки - больше из охотничьих былей отцов и соседей: своих-то было ещё немного...

Уже и темно стало, а всё не спится. Сидим тихо. Пьём крепкий чай. Мечтаем об утренней удаче. Вот бабахнуть бы штучки по три утки, а? Если ж гусь подвернётся - совсем здорово!

Два самых тёмных часа прошли быстро, за высокой террасой на востоке стало сереть. А вместе со светом накатил клочковатый туман и какой-то колючий, едва слышимый, лай собак. Напряглись мы уже через несколько минут: лай стал громче, злее и жёстче. Это не ленивый лай собак где-то на ближних дворах посёлка. Это не растерянный лай потерявшейся лайки -нет, этот был густой, хрипящий в три глотки. Ближе, ближе, ближе...

И тут мы увидели его. И тут мы вспомнили утреннее объявление по районному радио: «Из исправительно-трудовой колонии посёлка Синдор бежал особо опасный заключённый (далее шли особые приметы), осуждённый за убийство, предположительно вооружённый охотничьим обрезом».