Блондинка с розой в сердце
Шрифт:
Первым (как и в прошлый раз) к дому моего брата подъехал на своём «Запорожце» Женька Бакаев. Вот только на этот раз площадку около кустов малины занимала моя «копейка». Женька поставил свой автомобиль чудь дальше: там, где торчал из земли пенёк спиленной в позапрошлом году ивы. Появился Бакаев во дворе с трёхлитровой банкой в руке. Эту картину я уже видел раньше.
Но теперь он не заорал во всё горло, как тогда («Хозяева, встречайте!»). Он увидел меня и Лизу (Вовка и Надя были в доме, я слышал их голоса). Женька свернул с намеченного маршрута: подошёл к столу,
Я обменялся с Бакаевым ничего не значившими вежливыми фразами. Отметил, что Женька ещё не обзавёлся солидным животом — он выглядел сейчас похожим на своего младшего сына Сергея. Не появился у него пока и тот безобразный шрам на щеке, оставленный «розочкой» из стеклянной бутылки, которой его ткнули в лицо осенью девяносто шестого.
Женька лишь отдалённо походил на самого себя из будущего: невысокий, коренастый с широкими рабоче-крестьянскими ладонями и коричневым от загара лицом. Он был наряжен в серые брюки со стрелками и в обычную голубую рубашку с короткими рукавами (в нём ещё не проснулась любовь к спортивной одежде популярных иностранных брендов).
Лиза пошла в дом, чтобы сообщить родителям о новом госте. За забором звякнул велосипедный звонок, едва только моя нынешняя племянница скрылась за дверью. Калитка приоткрылась — Коля Синицын вкатил во двор свой покрытый дорожной пылью велосипед. Он махнул нам рукой, передал «привет автолюбителям». Поставил велосипед у сарая, отряхнул ладони.
Колю Синицына похоронили в сотне метров от могил моей жены и дочери. Я посещал его могилу всякий раз, когда приходил на Кисловское кладбище. Николай погиб в девяносто пятом году «при исполнении служебных обязанностей». С кладбищенского надгробия он всегда смотрел на меня с улыбкой, как и сейчас: аккуратно причесанный, с тонкими пижонскими усиками над губой.
Я пожал Колину руку (с длинными «музыкальными» пальцами и ухоженными ногтями).
— Наконец-то, вся банда в сборе! — объявил шагнувший через порог веранды Вовка.
Он повернул голову и крикнул в дверной проём:
— Надя, они уже здесь! Накрывай на стол.
Там, где сегодня разместился я (по правую руку от хозяина дома) в прошлый раз сидел Бакаев. Теперь Женька занял место рядом со мной. Коля Синицын (как и тогда), уселся слева от Нади. Вовка по-хозяйски придвинул к себе гранёные стаканы, разлил по ним принесённое Бакаевым вино. Сдвинул их в нашу сторону — каждый из нас взял свой стакан. Надя привстала, положила мужу в тарелку три ложки овощного салата. Установила на середину стола пиалу со сметаной и миску с парящими варениками (я вспомнил: они были с картошкой и с печенью, как я тогда любил).
— За встречу, — объявил Вовка (в прошлый раз я озвучил этот же тост).
Мы дружно продегустировали Женькино вино (по уже устоявшейся традиции, водку мы перед работой не пили).
Коля (как и тогда) вынес вердикт:
— Неплохо. Пить можно. Градусов только маловато.
— Но, но! — сказал Бакаев. — Я туда лично двести граммов медицинского спирта плеснул! Мало ему…
Я заметил, как Надя улыбнулась. Услышал, как хмыкнул Вовка.
Вспомнил, что вот
Я в прошлой жизни задал именно этот вопрос. Но в этот раз я опередил брата.
Посмотрел на него и сказал:
— Помнится, Вовчик, ты сегодня остался без моего подарка…
— Было рукопожатие, — напомнил Владимир. — Братское, подарочное.
— Было, — сказал я. — Но рукопожатие не в счёт.
Вовка кивнул, поставил на стол стакан.
— Согласен, — сказал он. — Не в счёт.
Я вынул из кармана жилета сложенный вчетверо лист бумаги (вырвал его сегодня из блокнота), показал лист брату.
Отметил, что на листок в моей руке взглянули все, кто сидел за столом.
Я величаво помахал бумагой, будто партийным билетом во время голосования.
— Есть у меня для тебя, Вовчик, кое-что интересное, — заявил я. — Настоящий подарок. И даже два.
Глава 23
Ветви вишни закрывали над нами усеянное мелкими облаками небо. Ветер чуть слышно шелестел листьями. Музыка и голоса из телевизора (который работал в доме) звучали вполне различимо: Надя оставила дверь в веранду приоткрытой. Я слышал скрип половиц — это по кухне расхаживала Лиза. Моя племянница постукивала крышками кастрюль, хлопала дверками шкафов: она в отсутствие матери проверяла кухню на предмет спрятанных «вкусностей».
Вовка облокотился о столешницу (была у меня такая привычка), посмотрел на свой подарок (на листок бумаги). Ухмыльнулся. Хитро сощурил глаза (я и не знал, что мой прищур выглядел столь ехидным).
— Что там? — спросил Владимир. — Димка, брат, ты стишок мне сочинил? Не ожидал от тебя такого. Вот удивил. Раньше ты не блистал поэтическими талантами.
Он прижал руку к груди напротив сердца. Покачал головой, вздохнул.
Его глаза хитро блеснули.
— Ну, спасибо, брат! — на выдохе произнёс Вовка. — Это точно получше рукопожатия. Даже лучше французской помады. Сам прочтёшь своё творение? Или постесняешься?
Он развёл руками, сказал:
— Не стесняйся, братишка. Здесь все свои. Обещаю, что завтра мы не процитируем твою поэму в отделении. Разве что прокуроские о ней услышат, если Надя вдруг проболтается.
Я бы заподозрил, что Вовка уже «дерябнул» тайком пару стопок водки. Если бы не помнил, что до прихода друзей в тот день не пил спиртное. Но после поезда меня тогда слегка штормило, словно я действительно приговорил «соточку». Я заметил, как Надя нахмурилась и недовольно взглянула на мужа (так она обычно выражала несогласие с моими действиями). Отметил я и то, что Вовкина жена промолчала. Как и всегда (она никогда не спорила со мной при посторонних).
— Здесь всего две короткие строки, брат, — сказал я. — Не отниму много твоего драгоценного времени. Прочту их сейчас, пока ты не перебрал добавленного в вино спирта.
Я развернул лист, издали показал сделанные на странице надписи поочерёдно всем, сидевшим за столом. Заметил недоумение на лицах Бакаева и Синицына. Улыбнулся всё ещё нахмуренной Наде.
Сообщил:
— Первым пунктом я здесь записал адрес. Улица Красноармейская, дом двадцать четыре.
Я снова показал бумагу брату и спросил: