Блошиный рынок
Шрифт:
Но мы с дедом не ссорились. Не общались особо по понятным причинам, но когда дед появился в моей жизни, то сразу дал понять: его отношения с родителями — это их взрослое дело, никоим образом нас, внука и деда, не касающееся.
Он мог дать сильнейший подзатыльник, если я проштрафился. Даже не сделал, а просто сказал не то. Первый раз я вообще не понял, в чем дело, когда в голове будто петарда взорвалась. Отец никогда не бил меня, мама разве что ладонью по заднице могла шлепнуть. Так что такое наказание от деда было как гром среди ясного неба.
Я
Но потом я привык. В конце концов, мой папа как-то же выжил при таком деспотичном отце и стал уважаемым человеком, умным даже. Просто не надо нарушать правила, а надо беспрекословно слушаться деда. Ну а если ослушался, провинился, то сразу получай положенное наказание и не ной, не возмущайся.
Мне это не нравилось (кому вообще понравится, что его бьют?), но не хотелось ссориться с дедом, поэтому я придумал ему оправдание: он воспитывает во мне мужчину, чтобы не вырос слюнтяй.
Мне как-то не приходило в голову, что таким образом я обесцениваю родительское воспитание, но у детей часто хромает логика.
Дед учил меня самостоятельности. Он говорил, что я должен сделать, и молча был рядом, ничем не помогая, не говоря ни слова. Если я ошибался, он ждал, что я исправлю ошибку. Если кто-то надувал меня на деньги, он ни разу не вступил в разборки, не защитил меня.
— Твой урок, — просто говорил он, поворачивался и шел дальше, будто мы незнакомы.
И было в его фигуре, быстро удалявшейся, скрывавшейся за чужими спинами, что-то такое жуткое, что я, проглотив робость и обиду, возвращался к своему обидчику и с грехом пополам исправлял ситуацию. Или не исправлял.
Даже за билеты — на автобус ли, на электричку или на ярмарку — мы всегда платили отдельно, каждый сам за себя. Карманных денег у меня тогда было достаточно, я их просто особо не тратил до походов с дедом. Поэтому раздельный бюджет мне казался само собой разумеющимся. Почему-то не приходило в голову, что обычно так с малолетними внуками не поступают.
Мне много чего не приходило в голову.
Наверное, привыкнув к родительской опеке, безоговорочно доверяя папе с мамой, я даже не задумывался, что близкий взрослый, родственник, может делать что- то неправильное и опасное для меня.
Зато я быстро учился.
Все, что дед лично покупал на блошиных рынках, он забирал с собой. Складывал к себе в торбу, которая казалась мне бездонной. Заглядывать туда запрещал и вообще весьма ревниво относился к этому своему имуществу.
Впрочем, я неправильно выразился про личные дедовы покупки. Обычно это я приобретал те вещи, на которые указывал дед. Но деньги были дедовы, он мне их вручал незаметно для продавца, будто я сам что-то выбрал и сам покупаю. По правде говоря, для меня это было поводом для тайной гордости.
Бывало, что меня долго игнорировали, отдавая предпочтение взрослым покупателям. Но дед говорил, что это прекрасно — оставаться невидимым, в то же время видя всех.
Я удивлялся, что продавцы не замечают и его самого, не
Еще больше меня удивлял дедов выбор: это были вещи, которые легко приобрести в самых обычных магазинах, они не являлись дефицитом, не обладали, на мой взгляд, какой-либо ценностью, чтобы охотиться за ними именно на барахолках.
Дед мне на это говорил:
— Я беру у человека, а не беру вещь. я никогда не беру вещи.
Но я все равно не понимал: ведь покупки делались совсем не с целью, например, помочь рублем нуждающемуся, который стыдится просить подаяние, а потому распродает то, что имеет. Дед покупал не для того, чтобы поддержать симпатичного ему человека, как, например, иногда делаю я.
И еще странно было, что дед Власий никому не запоминался, учитывая, как прекрасно ориентировался он на блошиных рынках, как знал всех продавцов в лицо и по именам, какие точные советы и характеристики давал лоточникам и вещам, легко угадывая год и место происхождения той или иной безделушки.
— Со временем научишься, не от меня, так сам.
«Не от деда, так сам», «сам научишься» — постоянный рефрен дедовых поучений. Как будто он постоянно держал дистанцию между мной и собой, между своим житейским опытом и моим новообретённым.
Бывало такое, что и я внезапно терял деда в толпе.
Вертелся, растерянный, метался от одного прилавка к другому, натыкаясь на прохожих, незнакомых посетителей блошиного рынка, безрезультатно высматривая деда и постепенно приходя в отчаяние.
Мне в такие моменты было жутко: я становился для деда Власия таким же, как все, кому он не хотел показываться. Я оказывался частью незнакомой толпы, к которой дед был равнодушен, человеком, в котором дед не заинтересован. Я оставался совершенно один.
А потом он появлялся, словно из ниоткуда, будто и не уходил, будто всегда был рядом, и бросал слегка раздраженно:
— Что же ты ворон считаешь?
Поездки по блошиным рынкам с дедом Власием я всегда воспринимал как нечто вроде совместных походов на дедову работу. Понятно, что он давно был на пенсии, но, возможно, раньше чем-то таким занимался, а теперь подрабатывал. Правда, я совершенно не понимал, в чем именно заключалась дедова трудовая деятельность, а родители никогда мне об этом не рассказывали. Да я просто-напросто и не спрашивал ни у кого из них. Сам себе все объяснил.
Мальчишка, я всегда смотрел на прилавках только на модельки машин, пистолеты, перочинные и охотничьи ножи, монеты и значки и все в таком роде.
То, чем интересовался дед, казалось мне скучным старьем. Даже для коллекционера это барахло, по моим представлениям, никак не могло представлять никакого интереса. Конечно, мне и в голову не приходило, что люди собирают что угодно и готовы потратить колоссальные деньги на какую-то фигульку, какую обычный человек будет хранить разве что в старой коробке в дальнем углу гаража.