Блудный сын
Шрифт:
– Где вы остановились? – спросил он у голландца.
Ван Книп вздохнул. Надежда, с которой он пришел в агентство, стала таять.
– Я снимаю квартиру на канале Грибоедова. Вот мой телефон, -
он положил на стол белый квадратик визитной карточки.
– Вы можете отдыхать, – внушительно сказал шеф. – Мы периодически будем связываться с вами и сообщать о добытых нами вариантах. Можете не сомневаться, в случае неудачи мы вернем вам все деньги. До копеечки… Это принцип работы нашего агентства.
Голландец почтительно глянул на шефа.
Гарнопук поднял опущенную голову.
– Правда,
Голландец согласно кивнул.
– О, да. Я понимаю…
Гарнопук подмигнул шефу и повернулся голландцу.
– А вы уверены, что слово было русским?
Голландец надменно посмотрел на Гарнопука.
–Я изучал русский язык в университете, читал вашу классику.
Кроме этого, моя прабабушка жила в Петербурге. Я не могу ошибиться. Это было русское слово. Извините, мне пора. Жду вашего звонка…
Заказчик вышел. Детективы, улыбаясь, смотрели друг на друга.
– По-моему, момент кончины отодвигается на неопределенное время. – сказал Зелинский.
Шеф потирал руки.
– Видите, надо верить в чудо, и оно всегда придет. Верно, Леня?
Гарнопук улыбался.
– Разумеется. Надо только не пугать его своей глупостью.
– Ты на кого намекаешь? – обиделся шеф.
– На голландца. – сказал Гарнопук.
– А, это да…– оживился шеф. – Надо же, такую ерунду не запомнил. Ну, что? Пошли к доктору?
Детективы поднялись.
Шеф закрыл двери агентства, прикнопил к деревянной филенке объявление: «Буду через два часа. Прошу дождаться» и в сопровождении подчиненных вышел из помещения.
Улица Декабристов сабельным ударом рассекала каменные кварталы. Был ясный весенний день. Солнце золотыми слитками лежало под ногами. Тройка детективов, выстроившись конусом, двинулась в сторону трамвайной остановки.
– Здорово мы его! – с удовлетворением заметил Зелинский.
Шеф и Гарнопук молчали. Подошедший трамвай позвякивал, как чайная ложечка в стакане. Шеф задумчиво глянул на Зелинского.
– Валя, не говори «гоп», пока не перепрыгнул…
В его словах сквозило понимание проблемы. Шеф нередко сталкивался с делами, которые невзирая на их внешнюю безыскусность, оказывались очень непростыми. Здесь мог быть тот же случай. Недаром, Гарнопуку, невзирая на его богатый опыт, так и не удалось найти вариант ответа, устраивающий голландца.
Гарнопук понимал, что шеф несколько им разочарован. Ничего не поделаешь – такова реальная жизнь детектива. Он сталкивался с этим не раз. Гарнопук поднял воротник плаща, словно пытаясь отгородиться от ненужных обид. Было неприятно, что в критический момент с заданием справиться не удалось. Таинственное слово жгло сердце. Вся надежда теперь возлагалась на доктора с птичьей фамилией.
Подобно оперению некоторых пород птиц, населяющих тропические леса, фамилия доктора постоянно меняла окраску. Гарнопук, который поддерживал с доктором шапочное знакомство, никак не мог ее запомнить. Когда Гарнопуку казалось, что фамилия доктора – Чижов, он оказывался Щегловым, когда возникало убеждение, что доктор – Снегирев, он оказывался Орловым. Поэтому Гарнопук бросил бесполезные попытки поймать докторскую фамилию в силки своей памяти, а стал его именовать просто «доктором
– Ишь ты, Зябликов… – удивленно покрутил головой Гарнопук и постучал костяшками пальцев в толстую, обитую лоснящейся кожей, дверь докторского кабинета.
Доктор Зябликов утопал в глубоком кресле. Его кабинет состоял из двух комнат. В первой он предавался беседам с пациентами, во второй – их пользовал.
Доктор с птичьей фамилией был «новым русским» от медицины. Также, как «новые русские» от экономики полагают, что человека определяют размеры его кошелька, доктор Зябликов полагал, что человека определяет состояние его здоровья. А точнее – нездоровья, потому что по твердому убеждению доктора, здоровых людей в природе не существует. Любимое его выражение было: «Здоровые – это те, кто пока не догадывается, насколько они больны». Это было альфой мировоззрения доктора с птичьей фамилией. Омегой же являлась стойкая убежденность, что все, касающееся внутреннего мира человека, охватывается одним именем и понятием – Фрейд. Если бы воображение доктора внезапно приняло форму географической карты, она бы вся состояла из членоподобных горных вершин, символизирующих фаллическое начало мира, глубоководных впадин и пещерообразных кратеров, с нетерпением раскрывающих
свои каменистые створки в ожидании оплодотворяющей струи. Все остальное пространство было бы затянуто плотными слоями облаков под названием «либидо», на которых, как на троне, восседал бы творец этой однообразной вселенной – доктор Фрейд.
Каждый свой шаг доктор сверял с Фрейдом. Он давно уверовал в гениальность венского доктора, и, как всякий человек, обретший почву под ногами, лучился весельем и чудовищной самонадеянностью.
Выслушав Гарнопука, он вскочил и забегал по кабинету, возбужденно жестикулируя.
– А-а-а! – кричал он, – вот видите, наконец-то, и вас прижало… Поняли теперь, что без Фрейда – никуда? А?
Он подбежал к шефу и на радостях стал тыкать его пальцем в плечо и грудь, при этом безостановочно хихикая.
– Вот вы? – кричал он, сверля воображаемые дырки в телесном
корпусе шефа, – вы же придавлены комплексами, как трава асфальта-
укладчиком. Признайтесь, в детстве подглядывали в окошко ванной,
когда там мылась молоденькая соседка по коммунальной квартире? А?
Признайтесь?
Шеф, густо покраснев, беспомощно оглянулся на Гарнопука и
медленно отодвинулся подальше от железного пальца доктора.
– Доктор, наш руководитель родился в деревне и ванную впер-
вые увидел в двадцать лет. Так что подглядывать за соседкой, как
вы изволили предположить, он никак не мог… – пришел на выручку
шефу Гарному.
– Не важно… – радостно закричал доктор. – Это я так, образно выражаюсь. А вообще, – не подглядывал в ванной, так подглядывал в бане?.. Вспомните, зима, снег, а вы на цыпочках стоите у запотевшего окошка и глазом – зырк… – доктор распалялся все больше и больше. – А там, в мутном облаке пара – здоровенные бабищи… Феллиниевские зады, пудовые гири грудей, мощные ноги…