Blue Strawberry
Шрифт:
– Сантен Кессюн! Я отражаю!!! – Прозвучал за их спинами тоненький голосок шумно бежавшей Орихиме, которая на всей скорости влетая в номер к Куросаки, не заметила стоявших на пороге синигами.
В итоге, не успевая затормозить, Иноуэ массивной грудью на всех парах врезалась в Гина, отчего тот, не успев перегруппироваться, потерял равновесие и навалился на Рангику, которая под грузом двух тел со всего маху рухнула на пол. Через секунду блондинка ойкнула, когда груз тел на ней увеличился с падением Улькиорры, который, явно спешащий за своей рыжей истеричкой, ничего не объяснившей ему и мигом вылетевшей из их гостиной, на всем ходу влип в эту кучу-малу.
– Э-э-э?.. – Только и смогла выдавить из себя Куросаки, не зная что
– Какого хрена вы здесь все устроили?! – Джагерджак был более информативным и задал вопрос по существу.
Все четверо незваных гостей, включая даже капитана Ичимару с раскрывшимися в изумлении глазами, воззрились на представшую им картину в номере, в который они только что ворвались: Куросаки, огражденная теперь защитным щитом, восседала на едва прикрытых полотенцем бедрах Джагерджака, который лежал на животе и был весь… красный, как сваренный рак. У замершей Ичиго наконец зашевелилась рука, отчего из сжавшегося в ее ладони тюбика, на спину Сексты упала увесистая капля холодного крема.
– А-а-а-а-ай!!! Кур-р-росаки! Ну, ты че твор-р-ришь??? – Раздавшийся ор по силе получился примерно таким же, на который ранее добропорядочные соседи из апартаментов «14» и «16» поспешили на помощь, реально полагая, что в номере «15» кто-то кого-то не иначе как убивал!
– Тьфу ты! – Сплюнула Рангику и недовольно подергалась, требуя убрать с себя все еще наваленные на нее тела остальных.
– Ой, прости, дорогая, – усмехнулся Гин и тут же, почувствовав облегчение от того, что с него сняли волнующе мягкую Орихиме, помог встать и своей пышногрудой красотке.
Мацумото с раздражением всадила Хайнеко в ножны, и, прижав левую грудь, возмущенно выпятила нижнюю губу:
– У меня чуть инфаркт не случился, а вы тут… Ну, и как это называется?
– Как это называется, Гриммджоу? – Ехидно переадресовала вопрос Куросаки своему арранкару.
– Идиотизм… – Хмыкнул Секста, разом объясняя нелепое вторжение в их частную жизнь свалившихся на голову непрошеных соседей и свое вчерашнее поведение, приведшее его к таким вот последствиям.
…Куросаки уже сотню раз за это утро обозвала его «идиотом», в то время, как сам Пантера упрямо величал себя «гордецом».
– Это не гордость, а тупость! – Возмутилась она на неподобающие еще и пререкания со стороны Джагерджака, решившего вчера уединиться от всех и подумать о насущном непременно под лучами палящего солнца. Теперь, может, мозги он и привел в порядок, зато бонусом получил «первоклассный загар», который, учитывая шальную красноту всего тела, сойдет с него в лучшем случае лет через десять. – И каким ты местом думал только?
– Головой! Я всегда думаю головой, Куросаки! Не нарывайся!
– А то что? – Она беспощадно провела пальцем по сгоревшей спине, отчего арранкар взвыл мгновенно… – То-то же. Лежи и не двигайся. – Она картинно вздохнула: – Ах, нескоро мы сумеем побороться... – Ичиго склонилась над ухом Пантеры и томно прошептала: – И в игры на раздевание побаловаться… А я еще много красивых вещиц прихватила с собой… – Она провела живительным влажным язычком по горевшему краю уха, заставляя Сексту вздрогнуть и покрыться мучительными сейчас для обожженной кожи мурашками.
– Садюга… – Простонал он, поклявшийся в который раз отомстить дерзкой девчонке, но знал наперед, что это всегда плохо у него получалось.
Гриммджоу обреченно прижался тяжело болевшей головой к дивану и стал наблюдать полуприкрытыми глазами за передвижением своей мучительницы. Она специально расхаживала по комнате в одной только его майке без ничего, дразня стройными бедрами, а иногда и половинками ягодиц, которые явно нарочно являла ему, то задевая край майки, то, как сейчас, наклоняясь за чем-то. Пантера глухо простонал… Как же он хотел ее сейчас… Нет, не убить, просто хотел ее… Во всех позах, бесконечно
И какого черта он вчера и впрямь решил выдернуться? Ну, потерпел бы этих чудаковатых друзей Куросаки, да и недругов ее тоже, не облез бы… За день раздражения – ночь удовольствия: вполне равнозначный обмен, даже превосходящая все ожидания плата. Да и «чудики» эти были не так уж ему и противны… К «принцессе» он вообще уже привык, даже называл ее этим дурацким прозвищем, вовсе не подкалывая. Орихиме и впрямь была такой – светлой, доброй, воспитанной, нежной, изящной, как, наверное, и должны быть все принцессы. Чего не скажешь про ее «рыцаря сердца»… Заносчивый, надменный, самоуверенный, бесстрастный, и даже отмороженный – он и в человеческом миру не утратил свои самые раздражающие Сексту черты. С другой стороны, стоило только вспомнить его «подвиг» на крыше во имя спасения души Куросаки, да и трогательное прощание с рыжей пленницей, в котором они с Иноуэ усмотрели обретение души Куатро… Не потому ли он и согласился собирать его по крупицам? Так о чем жалеть теперь? Вопреки, своей нарочитой неблагодарности, от Шиффера все-таки не веяло злобой или агрессивностью ни в адрес другого Эспады, ни в сторону временной синигами. И, пожалуй, последнее обстоятельство – единственное, что должно было заботить Пантеру, а вовсе не моральный облик переродившегося Улькиорры.
Относительно парочки влюбленных синигами – Гриммджоу вообще не собирался париться: он едва знал их, даже Гина, с которым в Лас Ночес старался не пересекаться, а здесь и подавно не стремился заводить дружбу. Все, что ему импонировало в их тандеме, так это амурное безумство, накрывавшее этих двоих, плавившее их, точно воск, и растворявшего их в атмосфере неописуемым ощущением эротизма и вечной весны. От подобного зазывного, вязкого, дурманящего, будто фимиам, чувства окружающим становилось жарко, и душно, и непонятно радостно на душе. Кажется, Куросаки однажды рассказывала ему об этом тоже, когда повстречала ожившего Гина в торговом центре... Странная любовная аура исходила от этого сплава золота с серебром. И за такие вот безвозмездно подаренные эмоции Секста готов был стерпеть все, даже их бесцеремонное вмешательство в его мир с Куросаки.
Задумавшийся Гриммджоу, лежавший совершенно обнаженный, почувствовал тут мягкое прикосновение полотенца на единственно необожженных солнцем бедрах, а потом и вес забравшейся на них Куросаки.
– Что? Снова будешь издеваться?.. – Промычал он.
– Еще как, – томно прошептала она, но с нотками искреннего сожаления. – Увы, по-другому никак… – Ичиго выдавила крем от ожогов на руку и, зная, сколько не согревай его в руке, он все равно покажется сгоревшей кожей уколом тысячи иголок, приступила незамедлительно, уже представляя в своей голове последующий после этого дикий рев Пантеры…
– Нужно было сразу меня позвать, – застенчиво поглядывая на мощную спину голубоволосого арранкара, Орихиме все же хорошо делала свое дело: ее Сотен Киссюн медленно, но уверенно заживлял, одновременно меняя степень красноты кожи и снижая градус жара в теле.
– Не нужна мне твоя помощь, – Джагерджак по обыкновению отверг чары «принцессы». Ичиго закатила глаза: невыносимый упрямец и гордец был этот Пантера, а говоря попросту – идиот, ее любимый великовозрастный идиот.
Орихиме не обиделась, лишь мягко улыбнулась норовистому Сексте: как и у Куатро, их арранкарская даже не гордость, а своенравность, порой просто не давала им являть миру свои истинные эмоции и чувства, будто они все продолжали следовать за тем ярлыком, цифрой, припечатанной к их телу, давно переставшей говорить об их характерах и аспектах смерти. Ведь теперь-то они были живые с бьющимися сердцами, с чувствующими душами, с любящими глазами…