Бог бросил кости
Шрифт:
И стены вокруг Персиваля исчезли, открыв широкое пространство под голубым небом. В синей бесконечности плыли причудливой формы облака — ни разу в жизни Персиваль не видел таких форм. Но самое главное — вся поверхность земли, от его подошв до самого горизонта, была покрыта маленькими растениями сочного зелёного цвета. Растения были не больше тридцати сантиметров в высоту, на них не было ни цветов, ни плодов, и сами они были лишь длинными вытянутыми листьями, растущими прямо из земли навстречу ярчайшему белому солнцу. Мягкий, тёплый ветер дул в светлом пространстве, принося необычайные и странные запахи. И лишь спустя пару удивительно длинных мгновений Персиваль
— Это — немногое, что осталось от Земли, Персиваль, — сказал Франц, и голос его словно бы доносился со всех сторон. — Планеты, на которой каждый пустой участок стремились занять растения. Иногда я мечтаю о ней, думаю о том, что потеряли когда-то люди вместе со своей колыбелью — бескрайние поля зелёной травы, облака, чью форму не опишет ни один учебник Кубуса, — Франц открыл глаза и слегка наклонил голову в сторону Персиваля. — Как считаете, капитан Алери, лучше ли жизнь на Кубусе жизни на подобной планете?
Вовсе не отвечать на вопросы хотелось сейчас Персивалю, мысли которого требовали ответов сами. Франц показал ему воспоминание Земли — возможно, смоделированное, возможно, один из Богов-Основателей оставил его — но зачем? И откуда у Франца доступ к воспоминаниям, неизвестным остальному Айлинерону? Хотя последний вопрос был сродни всем остальным вопросам про Франца, на которые никто уже давно не искал ответ.
— Я сужу по историческим источникам, а не по обрывкам воспоминаний, — ответил Персиваль. — Да, здесь очень красиво, но, если я правильно помню, лишь Первый Набла остановил непрерывные войны, в которых жил Айлинерон. Да и города на планете с таким рельефом строить не очень удобно.
Франц улыбнулся — его веки снова опустились, и на лицо упала лёгкая тень грусти.
— Да, та планета словно бы не желала, чтобы люди жили на ней, — сказал он. — Иногда её поверхность сотрясалась, и это было ужасно. Порой налетали настолько сильные ветры, что от иных зданий оставались лишь горькие воспоминания. Но люди учились жить, люди думали, как бороться с бедами, с которыми они сталкиваются.
Пространство снова исказилось — картинка вокруг стала плоской, и осколки зелёно-синей бесконечности, развернувшись, открыли другую перспективу. Теперь Франц и Персиваль словно парили в воздухе, а под ними раскинулся город. Здания самых причудливых форм хаотично жались друг к другу в объятиях дуги колоссальной стены, за которой сверкал искрами солнца океан. Из центра этой стены поднималась огромная башня, впятеро больше остальных зданий в городе. Франц сказал:
— Это место, которое люди называли Столицей — городом предводителей, городом, где концентрируются самые важные люди Айлинерона. Именно здесь Первый Набла принял решение отправить в космос тех, кого мы сейчас знаем как Богов-Основателей. Так это место видел Арионат из Первого Осколка, создавший его.
Франц выпрямился, но вместо того, чтобы стоять на той же невидимой поверхности, что и Персиваль, он словно бы летел в голубом пространстве в лучах ярчайшего солнца.
— Иногда я думаю, Персиваль, что Земля — главный пример того, что лучшие идеи людей рождаются в испытании чем-то. Не было бы океана, с каждым годом поднимающегося всё выше — не было бы и Стены, а значит, и тех технологий, которые люди разработали, создавая её. Если бы спутник Земли не грозился её разрушить — Айлинерон бы ещё долго оставался в тёплых объятиях собственной колыбели. Да, Земля — колыбель Человечества, но нельзя быть навеки младенцем — и люди бы не поняли этого, если
— И ты хочешь сказать, что всё, что мы делаем, мы делаем из-за каких-то проблем? — спросил Персиваль, не до конца ещё прочувствовав, что он на самом деле не висит в воздухе в километрах над поверхностью — образы текли прямо в сознание, создавая идеальную картинку мира.
— Да, дорогой друг, именно так. И чем больше испытания — тем быстрее и интенсивнее наше собственное развитие. Но я вас задержал, моя вина, — Франц склонил голову. — Мне просто иногда хочется поговорить с кем-то… нет, чтобы меня лишь выслушали — но пусть выслушает тот, кто поймёт. Вы ведь поняли мою мысль, Персиваль?
Какая-то тревога зародилась на грани подсознания Рыцаря, но тот кивнул:
— Ты считаешь, что решение Агмаила создать утопию в виде Кубуса — плохая идея, раз лишает Айлинерон испытаний?
Тревога — прекрасный индикатор того, что что-то идёт не так.
— У решения Агмаила были свои причины, и уверяю вас, что он знал о том, о чём я только что говорил. Но с вашей точки зрения всё действительно может выглядеть нелогичным… — Франц поднёс руку к подбородку в задумчивом жесте.
Картинка вокруг снова поменялась — на этот раз всего лишь для того, чтобы оставить Персиваля и Франца в пустой комнате номер триста шесть. Рыцарь отметил, что Франца не было в комнате, когда он приходил…
— То, что я показал вам, не должно вас заботить, — сказал Франц, опираясь на трость. — Так же, как и то, что вы встретили в бою…
Франц поднял руку, и тревога охватила Персиваля до последних разумных границ. Он хотел двинуться, но чувствовал, что потерял контроль над собственным телом и должен просто стоять — независимо от того, что думает сознание. Франц сложил три первых пальца в жест, с помощью которого молящиеся осеняют себя символом Наблы — и коснулся лба Персиваля.
Ощущение присутствия усилилось до невообразимых масштабов, сметая со своего пути мысли и логику. Персиваль видел, но не осознавал, чувствовал кошмарно холодные пальцы Франца у себя на коже — но даже подсознание не хотело ничего с этим сделать. В сознании появлялись на миг впечатления от воспоминаний о Земле — чтобы исчезнуть навсегда. И когда Франц отнял руку от головы Персиваля, тот лишь моргнул и спросил:
— Франц, всё хорошо?
Человек с тростью в аккуратном белом костюме взглянул на Рыцаря своими синими глазами без намёка на улыбку.
— Вы начали мне что-то рассказывать про то, что случилось в бою. Не могли бы вы продолжить?
Персиваль лишь приподнял бровь.
— Я чего-то не знаю? Что произошло?
Франц коротко посмеялся, затем хрустнул пальцем и махнул рукой.
— Это я хотел спросить у вас, но, похоже, больше нет смысла. Кстати, Персиваль, — Франц подбросил трость и ухватился чуть выше середины. — У меня есть для вас важная просьба, и все мои надежды на ваше согласие. Я бы хотел, чтобы вы учили Лориана Севериса искусству Железных Рыцарей.
Персиваль улыбнулся уголками рта.
— Ты в курсе, сколько ему лет? Искусству Рыцаря учат с младенчества. Боюсь, его мозг уже слишком запятнан его прошлой жизнью.
— Он справится, я уверен, — ответил Франц. — Мы учим детей с младенчества, потому что если не будем этого делать, они могут испортиться, но идеальный возраст для осознания рациональности — двадцать девять лет. Мне кажется, Лориану примерно столько. Поверьте мне, Персиваль, я видел много людей, и он из тех, кто открыт знаниям и готов понять то, что вы ему расскажете.