Бог Ярости
Шрифт:
— Если бы не Николай и Крей, не знаю, что бы с ним случилось, — фыркнув, говорит Анника.
— Николай помог ему? — я неприлично горжусь тем, как собранно говорю.
— Да, он ворвался сюда с этими распираторами от дыма и всем прочим, как бык, — она улыбается, но вскоре опускает глаза. — Хотя мне и не нравится, что он избил Крея.
Я сдерживаю вздох. Если у него хватило сил кого-то избить, значит, он в порядке. Мой взгляд перебегает на Крея, который, вероятно, без сознания из-за этого ублюдка.
Господи.
После того
Не знаю, почему я это делаю, но я смотрю на балкон, где впервые увидел Язычников и Николая в ту ночь инициации. Кажется, что прошла целая вечность.
Но одно не изменилось. Он по-прежнему далеко. Неважно, сколько раз я прикасаюсь к нему, сколько раз целую. В конце концов, мы возвращаемся в свои миры.
И кто в этом виноват, гений?
Волосы Николая распущены, непослушные пряди обрамляют его лицо и развеваются на ветру. Черные пятна покрывают его щеки, нос и обнаженную грудь.
Он скрестил руки и смотрит на меня сузившимися глазами. Я пробегаю по нему взглядом, и он, кажется, в порядке.
Возможно.
Николай кладет обе руки на перила, пальцы крепко сжимают металл, и наклоняется вперед, как будто хочет получше меня рассмотреть. Даже с такого расстояния я почти чувствую, как напрягаются его мышцы.
— Брэн?
Я вздрагиваю и переключаю внимание на Реми, который хмурится.
— На что ты смотришь?
Блять.
Блять.
Неужели я был слишком очевиден?
— Ни на что, — говорю я своим вечно спокойным тоном. — Давай отвезем Крея домой.
Я благодарен, что Реми следует за мной без единого слова. Когда я снова бросаю взгляд на Николая, его выражение лица становится убийственным, когда он проскальзывает обратно в дом.
Всю дорогу домой Реми рассказывает о том, как бесчеловечно поступили Язычники, обидев его «отпрыска», и я благодарен ему за то, что он заполняет тишину. Но ничто не может заглушить напряжение в моих плечах.
Нам удается донести Крейтона до его комнаты, и вскоре он просыпается и говорит нам, что с ним все в порядке. Реми отказывается уходить, но, убедившись, что с кузеном все хорошо, я проскальзываю обратно в свою комнату и меряю ее шагами, на ходу доставая телефон.
Брэн: Ты в порядке?
Николай: Спрашиваешь так, будто тебе не все равно.
Брэн: Не будь таким. Я спрашиваю, все ли с тобой в порядке. Ты можешь просто ответить на вопрос?
Николай: Ты мог бы спросить лично, но это убило бы тебя, верно?
Я закрываю глаза и дергаю себя за волосы на затылке.
Николай: Если
Брэн: Если ты хочешь, то да.
Николай: Тогда я не в порядке.
Брэн: Уже еду.
Николай: Я буду там через час или около того. Но сначала мне нужно кое-что закончить здесь.
Брэн: Стоит ли тебе что-то делать, если ты не в порядке?
Николай: Люблю, когда ты беспокоишься обо мне, малыш. Увидимся.
Я хочу сказать ему, что не беспокоюсь, но даже мне не хочется говорить ему эту ложь.
Ехать до пентхауса всего пятнадцать минут. Я, как обычно, жду на диване и включаю телевизор, а затем останавливаюсь на одном из поздних ночных повторов адаптации Агаты Кристи.
Не в силах усидеть на месте, я встаю, чтобы достать из холодильника бутылку пива. Он начал набивать его и заказывать продукты, о которых ничего не знает. После первого раза я сказал ему, чтобы он прекратил, и стал покупать продукты сам. Обычно я готовлю ему что-нибудь перед уходом. Завтрак или ужин, в зависимости от того, какое время суток.
Наверное, часть меня пытается компенсировать то, что я ухожу каждый вечер, когда он, похоже, не хочет этого.
Он не говорит этого вслух, но я чувствую сокрушительное разочарование в его голосе, когда он спрашивает:
— Ты уходишь?
Каждый вечер. Каждый раз. Как будто он ждет, что ответ изменится.
И с каждой ночью мне все труднее говорить «Да» или «Ты же знаешь, что да». Поэтому сейчас я просто киваю. Но даже это уже мучительно трудно.
Посмотрев тайны убийства, которые к этому моменту я уже выучил наизусть, я отказываюсь от пива и готовлю киш11 на случай, если он проголодается.
Я всегда любил готовить и постоянно делал это с папой. Мама не очень любит готовить, как и Глин с Лэном.
Мы с папой сблизились из-за готовки. Он часто говорил мне, что это искусство и он научился ему только для того, чтобы занять место в мамином сердце.
— Она будет есть чужую еду и говорить: «Нет. Никто не умеет готовить так, как мой Леви». Смотри и учись, сынок. Лучший способ приковать кого-то к себе на всю жизнь — это завладеть его желудком.
Я улыбаюсь про себя, методично смешивая ингредиенты и делая все как надо. Наверное, отчасти поэтому я люблю готовить, потому что это подходит моему скрупулезному характеру. И это одна из немногих вещей, которые я делаю лучше, чем Лэн.