Боль мне к лицу
Шрифт:
Оперативно-следственная бригада, уже знакомые лица, чьи черты я не смогу вспомнить по памяти, но увидев снова, сразу узнаю. Кто-то кивает и мне, здороваясь, будто я являюсь частью происходящего здесь.
— Иван Владимирович, там телевидение приехало, — виновато зовет тот же молодой парень Доронина.
– *лять, — матерится он, — не пускайте сюда никого.
— Они просят заявление официальное, — не сдается служивый.
— Я тебе, *лять, пресс-центр, что ли? — рявкает вдруг он, сразу возвращаясь в роль начальника, и подчиненный испаряется. Я отворачиваюсь.
— Иоаннъ
— Я не сильна в религии, — пожимаю плечами и отхожу в сторону.
— Я тоже, — она протягивает мне руку, крепко пожимая и внимательно следя. — Елена, а ты, должно быть, Аня?
Я киваю, пряча после рукопожатия ладони за спину. Она мне не нравится, — я вижу исследовательский интерес в ее натуре и примерно догадываюсь, кем является собеседница.
— Вы психолог, да?
— Можно и так назвать. Заграницей мою профессию именовали бы профайлером.
— Я не видела Вас в прошлый раз.
— Обычно я консультирую по телефону и не езжу на места преступлений, — Елена улыбается, несмотря на все творящееся вокруг; доброе лицо с лучиками-морщинками — женщина будто пытается втереться мне в доверие, расположить к себе.
— Почему же сейчас приехали? — кажется, и этот ответ я знаю, но жду, когда она произнесет сама, ощущая неожиданное волнение.
— Ради тебя, Аня. Ты не откажешься поработать немного со мной?
Я делаю шаг назад, ища за ее спиной Ивана. Мне хочется сбежать от этой доброй женщины, со всем милым образом и ласковым голосом.
«Нас засунут в клетку и начнут изучать!»
«Мы не хотим быть подопытными кроликами!»
«Беги от нее куда подальше!»
— Аня, все в порядке. Я занимаюсь своими делами, — она вскидывает руки в успокаивающем жесте и растворяется среди толпы людей, слишком правильная, чтобы быть искренней.
Несмело я подхожу к тому месту, где когда-то был иконостас. От него остались лишь места крепления, где на одной из балок и висит прокурор. Я не приближаюсь, слушая, как описывает убитого эксперт. Знакомое положение тела, — скрещенные и перевязанные над головой руки, опущенная на грудь голова. На этот раз, мужчину оставляют одетым, и хоть кровавые раны окропляют его одежду бурыми пятнами, выглядит это менее жутким, чем тогда. По крайней мере, сейчас меня не тошнит.
Я наблюдаю за людьми краем глаза, отступая туда, где никому не мешаюсь. Полицейские все прибывают и прибывают; злой, мокрый Иван орет на подчиненных, понимая, что теперь дело возьмут на особый контроль. Смерть такого влиятельного лица не может остаться нераскрытой, иначе полетят головы, — и его в том числе.
Я боюсь попадаться Доронину в поле зрения, и честно пытаюсь понять, зачем он вытащил сюда меня — ведь и тогда подобное зрелище не помогло почувствовать ничего, кроме ощущений, испытываемых жертвой и маньяком.
— Ощущений, — произношу
Пытаясь уловить ускользающие обрывки чувств, я прохожу по кругу вдоль стен храма, цепляясь за кирпичную кладку, все больше убеждаясь в своей правоте. Мне срочно нужно поделиться хоть с кем-нибудь, но Ваня занят, зато внимательная Лена следит за мной, словно ждет, что я подойду к ней.
И я подхожу.
— Это не он, — выпаливаю так быстро, как только могу, пока не передумала, — это не наш маньяк.
— Я согласна с тобой, — кивает Лена, будто сказанное не является для нее новостью. Я сбиваюсь, ожидая возражений и не получая их, и молчу. — Как ты это поняла?
— Он не был равнодушен, убивая, — я делаю неоднозначный жест руками. — Это месть.
Прищуренный, внимательный взгляд Елены теперь не кажется мне опасным, но я все еще не верю ей. Она осторожно берет меня за ладонь и подводит к Ивану, выдергивая его из разговора с такой естественностью, будто делая это постоянно, и он принимает как должное, не огрызаясь и не срываясь. Я чувствую нотки ревности, закипающие внутри, но держусь. Сейчас главное совсем не наши отношения.
— Ваня, — женщина откашливается и поправляется, — Иван Владимирович, у нас есть основания полагать, что убийство не относится к серии.
— Не понял? — он выхватывает сигареты, рассыпая несколько под ногами, нервно сжимая кончик зубами, но не прикуривая. — Кто из вас так решил? — задает следующий вопрос, поочередно глядя в глаза каждой из нас. Я молчу, позволяя Елене отдуваться самостоятельно.
— Обе, мы сошлись во мнениях.
Он поворачивается, окликая стоящего ближе других парня, и я понимаю, что сделала что-то важное и испытываю некую гордость. Внимание Доронина переключается на других людей, и мы отступаем.
— Я думаю, нам здесь больше нечего делать. Отвезти тебя? — женщина отпускает мою ладонь, и я киваю.
— Иван привез меня, чтобы я могла увидеться с Вами?
Она снова улыбается:
— Он говорил мне, что ты очень умная девочка.
И я чувствую, как рдеют щеки; комплимент, полученный через третье лицо, вдруг становится куда приятнее обычного.
Мы проходим в сопровождении самого молодого парня в полицейской форме до серебристого седана. Лена ловко устраивается за рулем, слегка отворачиваясь всякий раз, когда на нее смотрит девушка с микрофоном и парень — видеооператор. Их огорченные лица почти озаряются узнаванием, но бдительно следящий полицейский говорит им что-то, позволяя нам уехать.
— Кажется, Вас знают, — киваю я на остающихся позади людей.
— Несколько раз мне приходилось выступать с консультациями перед телевизионщиками. Честно говоря, не думала, что кто-то запомнил меня настолько, чтобы ловить для интервью.
Я искоса смотрю на нее: русые, густые волосы, стянутые резинкой в низкий хвост. Пухлые губы, светлые глаза, длинные — длинные ресницы. Ненакрашенное лицо делает ее моложе, истинный возраст способны выдать лишь морщины и сухая кожа рук, но мне все равно не удается определить, сколько ей: тридцать, больше или меньше?