Боль (сборник)

Дэс Владимир

Подошел к его кабинету, где над дверью горела яркая надпись: «Не входить».

Я хотел позвонить и уже поднес палец к кнопке, но дверь вдруг открылась и из-за нее выпорхнула очаровательная брюнетка.

Натолкнувшись на меня, она сказала «пардон», легко обогнула меня и застучала каблучками вниз по лестнице.

Я проводил ее взглядом, а когда опять повернулся к рентгеновскому кабинету, увидел в дверях своего друга, немного уставшего, но счастливого.

– Заходи, – пригласил он.

Для начала мы потрепались о своих мужских победах и

о поражениях наших друзей.

Потом я, как бы нехотя, сказал ему, что у меня вроде как бы что-то неладно где-то в районе поясницы, с полгода назад началось, болит и болит, а сегодня вот прямо невыносимо.

Он посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, потом позвонил кому-то по внутреннему телефону, достал бутылку розового вина и разлил ее в три стакана.

Очень быстро пришел какой-то человек в белом халате, маленький, толстенький, суетливый.

Мы выпили, познакомились. Я и ему рассказал о своей проблеме. Он решил тут же осмотреть меня. Я заметил, что он как-то быстро глянул в глаза моему другу и, продолжая осмотр, начал у меня выспрашивать о том, о сем, вроде бы и ни о чем, но все о почках. Я ему о болях в пояснице, а он все сворачивал на то, что я ем и что пью.

Так мы проговорили минут десять. Выпили еще одну бутылку, и мой новый приятель забрал меня к себе в отделение.

Оказывается, он был профессором.

Домой он меня уже не отпустил.

Правда, вина больше мы с ним не пили. Несколько дней меня готовили к операции, а в одно прекрасное утро положили на операционный стол и отняли одну почку.

– Не переживай. Все будет в порядке, – сказал мой новый друг-профессор, выписывая меня через месяц.

А через полгода я понял, что он мне соврал: рак начал жевать и вторую почку. Последнюю. Единственную. Без которой даже в тридцать два года молодой мужчина не сможет жить, как бы ни хотелось.

После третьего осмотра он сказал, что жить мне осталось всего-навсего дней десять. Не лет и даже не месяцев, а дней.

Раз, два, три, четыре, пять и еще пяток – вот тебе и десять.

Я поблагодарил и ушел из клиники спокойно и с достоинством.

Ушел я так красиво вовсе не от того, что такой уж крутой и сильный.

Просто в тот момент до меня еще не доходило, что такое десять дней жизни. В тридцать два кажется, будто жизнь бесконечна, и смерть воспринимаешь как понятие совершенно абстрактное и весьма далекое.

Пока ехал – по инерции, что называются, – на встречу в один из пригородных поселков, начал осознавать, что меня вскоре ждет.

Свернул с дороги, въехал в молодой березовый пролесок.

Остановил машину, вышел и присел на старый трухлявый пенек – ноги ослабли.

В голове не было ни единой мысли.

Полная пустота.

Глаза вроде и видели все вокруг, но смотрели куда-то далеко, как бы сквозь бытие; там я видел даже себя самого, сидящего на трухлявом пеньке.

Закурил.

Жена, сын, мать, отец, дача, договоры, контракты. С девочкой одной милой недавно познакомился.

Деньги.

Долги.

Друзья.

Враги.

Каждый

образ связывался с каким-то отрезком моей жизни, коротким – в несколько дней или долгим – в несколько лет, причем не только в прошлом, но, самое главное, в будущем. Моем будущем.

А от будущего у меня осталось всего-навсего десять дней.

На всех них и даже на себя.

И на эти вот березки, травки, кустики и даже дождичек, который начал осыпать не спеша мою согнутую спину.

Сигарета потухла. Я поднял воротник куртки и побрел к машине.

Сел. Выехал на шоссе, развернулся и поехал домой.

Лена, жена, была дома.

Глаза заплаканные – очевидно, узнала обо всем куда раньше меня, а сегодня поняла, что и я знаю.

Когда я вошел, она упала мне на грудь и, обняв меня за шею, зарыдала. Завыла. Слезы у нее лились ручьем.

А я как-то закоченел: плачет женщина, ну и что с того? Я разомкнул ее руки и прошел мимо. Она медленно сползла по стене и с причитаниями заколотилась на полу.

Я поставил чайник на плиту. Подошел к ней. Погладил по волосам. Попросил: «Завари мне чайку», и пошел к себе в кабинет.

Она стала понемногу успокаиваться. Слышу – зазвякала посуда.

Я сел за стол. Достал листок чистой бумаги. Разделил его надвое, черкнув сверху вниз.

Слева написал: «Я должен».

Справа: «Мне должны».

Сперва заполнил правую половину – получилась мелочевка. Посмотрел я на этот список и перечеркнул. Хлопот будет больше, чем толку.

Левый список был приличный: обещания, планы, желания. Стал водить пальцем по строчкам: если поднатужиться, можно кое-что успеть.

Но чего ради?

Подошла жена. Принесла чай. Поставила. Увидев, что я пишу, опять заплакала и убежала в спальню.

Попил я чаю.

Боли в пояснице усиливались. Там, внутри, что-то схватило, зажало клещами живую мою плоть и начало скручивать в жгут, да так, что даже во рту пересохло. Я попытался дышать неглубоко, но часто. Потом изогнулся влево, как бы пытаясь расширить внутри себя некое пространство. Обычно после таких ухищрений боль через несколько длинных минут все-таки проходила. Наступало облегчение, граничащее с наслаждением. Но на этот раз время шло, а боль не проходила. Я уже согнулся в кольцо и наконец не выдержал и закричал:

– Лена! Лена!

Боль охватила все тело, в пояснице пульсировала особенно больная точка, мучительные волны колотили меня все сильнее и сильнее.

Жена все бегала вокруг и наконец догадалась стащить меня на ковер.

А я, уже задыхаясь от пульсирующей боли, выдавил:

– Лена, там, в моем столе, ампулы. Укол, быстро!..

Она начала швыряться по ящикам. Нашла все-таки упаковку с морфием.

Обломила ампулу, набрала шприц, сделала укол.

Я ждал, стиснув зубы. Наконец голова наполнилась облачной легкостью, боль быстро улетучилась. Осталось только физическое ощущение места в теле там, где была боль.