Боль (сборник)
Шрифт:
Я перебрался на кровать.
Вся одежда была сырая от пота.
Даже брюки.
Жена позвонила в больницу.
Приехал доктор. Посмотрел-послушал. И уехал.
А я заснул.
Проснулся, когда жена привела из садика сына. Он и сегодня был подвижный и шумливый, впрочем, как всегда.
Едва сняв сапожки, сын, прямо в куртке, подбежал ко мне.
– Папа, папа! – Он с разбегу упал на меня. Пахнущий осенью, глаза, как пуговки.
Я потрепал его за подбородок, а он мне:
– Папа, а ты скоро умрешь?
– Скоро, – машинально ответил я.
– И ружье будет моим?
Я не успел ответить – жена схватила сына за шкирку и, шлепая на ходу,
Оглядел я комнату, потом себя и понял, что я в общем-то пока живой.
Ничего не болело.
Встал. Надел халат. Сходил в ванную комнату.
Сын плакал после маминой взбучки. Жена ругалась.
Вернулся к себе в кабинет. Сел за стол. Посмотрел на исписанный мной листок бумаги и смял его.
«Что же теперь мне делать? Просто ждать?..» Идти никуда не хотелось. Разговаривать тоже.
Ушел опять в спальню. Лег на кровать и включил телевизор.
В пояснице опять начало ломить. Снова запульсировала больная точка.
Как на этот сигнал, исходящий из моего нутра, пришла Лена, с готовым уже шприцом.
Я закатил рукав.
Укол. Быстро набежавшая боль, как бы сойдя с дистанции, удалялась от меня.
Пытался поесть, но не смог. Не лезло.
Уже стемнело. Значит, первый из десяти дней уже на исходе.
Опять уснул.
Ночью снился страшный сон – будто кто-то ковырял вилкой у меня в голове.
Проснулся опять от боли.
Я застонал.
– Сейчас. – Она выскользнула из комнаты и вернулась со шприцем.
Укол. Туман.
Попросил попить.
Когда попил, сказал ей, чтобы завтра же пригласила маму и отца проститься, а сына чтоб отправила к своим, пока все не закончится.
Опять слезы.
– Не плачь, просто сделай, как я прошу. Хорошо?
Прошли еще сутки.
За день побывали все. При мне молчали. В прихожей о чем-то шумно говорили и уходили.
Мама хотела остаться на пару дней, но я отправил ее домой.
Сына увезли.
Жена все время была рядом. Похудела буквально за сутки: симпатичный носик заострился, пальцы стали тоньше, но цепче.
На следующее утро я понял, что на остальные семь дней мне не осталось ничего, кроме боли и уколов.
Семь дней жизни.
Семь дней боли и наркотической одури.
Зачем?
Ради чего?
Чтобы через неделю все равно сойти в могилу.
Я позвал жену. Сказал, что мне вдруг захотелось свежих помидоров. Попросил сходить на рынок.
– Конечно. Конечно! – Она засуетилась и даже немного повеселела. Рада была сделать для меня хоть что-то приятное и нужное.
Она собралась, поцеловала меня и ушла, повторяя:
– Я сейчас… Я быстро…
Как только хлопнула дверь, я встал с постели. Уже с трудом. Покачивало. Достал шприц побольше и морфий.
Сколол десять ампул. Набрал в шприц. Вернулся в спальню. Подложил подушки повыше и стал готовить укол.
Я уже выдавливал в вену последние капли, когда в замке зашебуршал ключ.
Вынул иглу из вены. Накрылся одеялом.
Заглянула жена:
– Это я.
«Как быстро», – подумалось мне.
– Принеси.
– Сейчас, только помою.
– Не надо. Дай посмотреть.
Она принесла мне два крупных бордовых кустовых помидора. Крепких и полных жизни.
– Хорошие… – может, сказал, а может, уже просто подумал я.
Взял их в руки. Понюхал и опустил на одеяло.
Помидоры выкатились из полусжатых ладоней и, медленно прокатившись по одеялу, со шлепками по очереди упали на пол.
«Вот и все… Улетаю…»Конфетки
Для маленького Юры весь мир делился на вкусно и невкусно.
Мамино
Теплые пеленки – тоже вкусно.
Соска – вкусно.
Тетя в белом халате – невкусно.
Папин шлепок по заду – тоже невкусно.
Но со временем к ощущению «вкусно» прибавилось еще одно прекрасное ощущение жизни – «сладко».
Прибавилось оно как-то незаметно, когда кто-то из родительских друзей угостил Юру шоколадной конфеткой.
С тех пор мир был поделен окончательно.
Не вкусно – это что не сладко. А сладко – это конфетки.
И каких только конфеток в своей жизни он не перепробовал!
В фантиках и без фантиков, мягкие и жесткие, приторные и с горчинкой, с ликером и без него, с орешками и с вафлями, круглые и квадратные, продолговатые, тонкие, толстые и…
В общем, цивилизация подарила Юре такое многообразие конфет, что приходилось только удивляться возможностям человеческой фантазии в создании такого конфетного многообразия.
Ему казалось, что уже никто и никогда не сможет остановить эту его единственную любовь к конфеткам.
Но…
Но годам к четырнадцати он вдруг обнаружил поразительное сходство между соседкой по парте и одной из самых любимых его конфеток. Сначала заметил сходство лишь по форме, потом по запаху, а уже со временем по вкусу. Соседка в своем сиреневом платьице была также свежа, как и конфетка, завернутая в яркий фантик. Когда Юра наклонялся к ее шее, то чувствовал тот же сладковатый запах, как и от конфетки, освобождаемой от шелестящей обертки.
И наконец, когда на одном из школьных вечеров впервые поцеловал соседку по парте в губы, он почувствовал тот же восторг, какой испытывал при касании своих губ к шоколадной поверхности конфеты.
Повторив через какое-то время все то же, но уже с подружкой своей соседки по парте, он понял, что все девчонки такие же сладкие, как конфетки, только живые и размерами побольше.
А с годами он понял, что девчонки даже слаще, чем конфетки.
Глядя на девчонок, он все время вспоминал, как в раннем возрасте стоял перед стеклянным прилавком магазина, в котором были выставлены конфеты – яркие, разноцветные, ослепительные, головокружительно пахнущие. Он переводил взгляд с одних конфет на другие и хотел все их съесть или хотя бы каждую надкусить, попробовать.
А теперь жизнь открыла перед ним такое богатство сладостей, что конфетные прейскуранты просто блекли перед могуществом природы по созданию немыслимого многообразия женской красоты.
Девушки – это были лучшие конфетки. Каких их только не было!
И в платьицах.
И в юбочках.
И мягенькие.
И костлявенькие.
И темненькие.
И светленькие.
И толстенькие.
И тоненькие.
Но в отличие от конфет они были и хохотушки, и веселушки, и умненькие, и глупенькие, и хитренькие, и простушки, и игрушки, и вертушки, и недотроги, и свободолюбки, и безразличные, и любопытные.
И при всем при том они, в отличие от конфет, еще и говорили нежными милыми голосочками.
О таких конфетках, о таком подарке в своей жизни Юра даже и не мечтал.
Ну, а раз получил от природы-матери такую любовь и привязанность к прекрасному, то и стал любить это прекрасное от всей души, от всего сердца. Также честно, верно и страстно, как в детстве он, Юрочка-малыш, любил свои сладкие яркие конфетки.
Любовь как фактор слабоумия
Первый раз я влюбился в детском садике в девочку с кудряшками, больше похожую на сказочную фею, чем на живое существо.