Болезнь Богов
Шрифт:
– Мам, забери меня отсюда! – сходу начал Константин. – Я уже шесть лет здесь.
– Все делаем, сынок. Все возможное делаем, - со слезами на глазах сказала Ольга. У нее так и не получилось родить. Ребенка с Олегом она не усыновила. Константин оставался единственным ее плодом. Нужно было, либо строить с непутевым отношения, либо отказаться от идеи иметь детей вовсе.
– Если бы я хотя бы в ПКТ сидел, а то – в психушке!
– На зоне ты бы дольше сидел! Все для тебя сделано!
– Для меня сделано, чтобы мне уколы делали от шизофрении? Здесь год за два идет. И срок не определен. Когда меня
– Что ты говоришь! Как тебе не стыдно?! Дядя Пантелей тебя простил..
– Папа не сердится?
– Не сердится, хотя ты его серьезно ранил. Он в больнице долго лежал.
– Пусть вытащит меня отсюда! Я ему досаждать не стану.
– Дядя Пантелей с Арнольдом Оскаровичем над твоим освобождением работают. Тебя уже перевели со специнтенсива на общий режим. Цени.
– Ценю. Специнтенсив – вообще, чума! Автоматчики на вышках, колючая проволока, собаки.
– Главное, что ты был умницей. Терпел. Не пытался убежать.
– Один у нас убежал!.. Толпа деревенских у магазина стояла. Увидели, как он перелез. Ногами забили до смерти. Там вся деревня на зоне работа, - Константин не признался, что пытался бежать среди бела дня он сам, и, конечно же, ему досталось, но до смерти его ногами деревенские мужики не забили, иначе он с Ольгой и Серафимой не разговаривал бы.
– Вертухаи – зверье. Убьют, а врачи потом напишут: умер от инфаркта миокарда. “Врачей на ножи! “ - повторил Константин больничную кричалку.
– А здесь, в Чехове, хорошо. “Старшие “ нам чай в носках проносят. Конечно, за деньги. Авторитетам , вообще, водку в грелках носят. Шерстяные “Мальборо “ курят.
– Здесь зоновские порядки? – спросила, успокоив вертевшегося, требовавшего уйти, Сашу.
– Как везде.
Саша вырвался от матери, побежал к инспекторам, вскрывавшим посылки, досматривавшим их на наличие запрещенных предметов. Вскрывали банки с закруткой, резали пополам сигареты. Саша заметил, как один инспектор засунул пару пачек сигарет в карман.
– А чё вы в платочке?
– В церковь хожу, - отвечала Серафима. – Рядом с больницей тоже церковь есть. Я за тебя молилась… Ты, кто такой Иисус Христос знаешь?
– А как же! Его за политику повесили.
– Не совсем так.
– Какая разница! Чего цепляетесь? Мокруху пустили или нет? Пошили дело, приговорили и убили без вины.
Серафима вздохнула.
– Батюшка, в прошлом – ваш доктор, приходит в больницу по выходным. Ему комнату выделили. Ты туда ходи, молись.
– Я хожу. Прогулка получается. Чего в камере сидеть?.. По дороге в церковь курить можно.
– Тебя здесь не оскорбили? – тревожно спросила Оксана.
– Меня оскорбишь!.. Как Денис?
– Закончил институт. Работает у отца.
– Падла! Выйду – рассчитаемся!
– Нельзя так говорить! Людей надо прощать, - сказала Серафима. – Пантелей Евстахиевич
– Денис – другое. Я его за друга считал. А Пантелей Евстахиевич, если такой добрый, пусть законным наследником меня признает и вытащит отсюда!
– Костя, - вмешалась Оксана. – Пантелей Евстахиевич тебе не отец. Какой он тебе отец, если я твоя мать? Брат с сестрой не могут быть родителями.
– Про это я в интернете смотрел. Уроды не всегда рождаются.
– Твоим отцом был другой мужчина. Он трагически погиб, когда я тобой была беременна.
– Мама, у нас тут тоже не дураки сидят. Меня научили. Если Пантелей Евстахиевич, не хочет при жизни генетический тест сделать, родной он мне отец или нет, я после его смерти на этом тесте настою, чтобы деньги не достались ублюдку…
Серафима вздрогнула. Она как раз хотела познакомить Сашу с Константином. Оба не проявляли интереса к друг другу, скорее – инстинктивную враждебность. Обоих заставили приложить ладонь к ладони через стекло.
Когда вышли на свежий воздух, Оксана сказала:
– Потерянный! Что с ним делать в двадцать один год? Пятнадцать лет в интернате, шесть лет в психушке.
– Константину надо инвалидность оформлять, - сказала Серафима. – Вторую группу дадут, квартиру за счет государства.
– По какому диагнозу?
– Шизофрения.
Через ворота для въезда транспорта Оксана и Серафима увидели уводимого санитаром в отделение Константину. Он обернулся, тоже их увидел. Крикнул:
– Папе Лёше привет от Птуся передавайте!
– Кто такой, Птусь?
– Он знает!
42
Глеб попал под амнистию и вернулся в Россию. Его вину в заказном убийстве не доказали, а по экономическому преступлению амнистировали. Повидавшись с Пантелеем, он поехал навестить Анну Саакову и дочь. С Анной официально он продолжал находиться в браке.
Анна дверь открыла, но встретила Глеба утрированно насмешливо. В глубине комнаты Глеб увидел сугубо мирную картину. Отец Анны, банкир Гундерман, играл в шахматы с ее вторым мужем, следователем Митрохиным, видимо, снова ставшего вхожим в семью. Сын от первого брака , двадцатилетний Яков, погрузился в ноутбук Маша склонилась над спицами. Мама обучала ее вязать. Маша коротко взглянула на отца. Не поздоровалась. Не поднялась. Опустила глаза на спицы.
– А кто это пришел? Что это за дядя? – смеялась Анна.
– Аня, не язви! Я пришел тебя и дочь повидать!
– Но мы не знаем вас, мужчина!
– Я так изменился? – пытался отшучиваться Глеб.
– Бородатый какой – то дядя, с усами! Это не мой муж. Мой гладенький был.
Анна разговаривала с Глебом. Больше никто из присутствующих на него не реагировал.
– Мой пропавший без вести муж депутатом был. Деньги у него были. А что у вас есть, дядя?!
Позже пили кофе на кухне вдвоем. Через раскрытую дверь Глеб видел орлиный профиль тестя – тщедушного седенького старичка, контролировавшего влиятельнейший банк, сопутствующий бизнес, кучу “ дочек“, а за ним – склонившуюся над пяльцами Машу, холодную, безразличную к отцу, которого не видела лет десять.