Болезнь культуры (сборник)

Фрейд Зигмунд

Но каким образом так много людей приходит к выводу о странной враждебности человеку его собственной культуры? Я имею в виду глубокую и давно возникшую неудовлетворенность таким состоянием культуры, которое создало почву, на которой – при соответствующих исторических условиях – становится возможным высказанное нами суждение. Я надеюсь, что нам удалось указать последние и недавние причины; но я недостаточно образован для того, чтобы проследить всю цепь причинно-следственных отношений вплоть до истоков истории человечества. Фактор враждебности культуры возник – или уже существовал – во время победы христианства над язычеством. Обесценивание земной жизни христианским учением стимулировало действие этого фактора. Еще одна причина была обусловлена техническим прогрессом и успехами мореплавания, что привело к открытию первобытных народов и племен. При неизбежной недостаточности наблюдений и неумении по достоинству оценить нравы и обычаи этих народов европейцы решили, что туземцы ведут непритязательную, простую и счастливую жизнь, недоступную порабощенным культурой европейцам. Позднейшие исследования отчасти подтвердили правоту этого суждения; однако во многих случаях причину легкости бытия, которой первобытные племена были обязаны щедрости природы и удобством удовлетворения наиболее насущных потребностей, приписывали главным образом отсутствию сложных и запутанных требований со стороны культуры. Такой ход мысли нам хорошо знаком и имеет место, когда вскрываются причины и механизмы развития невроза, который грозит похоронить крошечный остаток счастья культурного человека. Обнаружилось, что человек заболевает неврозом, когда мера ограничений, накладываемых на него требованиями культурного идеала, становится невыносимой, и человек заключает, что возвращение в счастливое состояние возможно лишь при устранении этих требований или при их значительном смягчении.

Сюда примешивается также элемент разочарования.

На протяжении нескольких последних поколений люди достигли невероятного прогресса в естественных науках и в их техническом применении, люди покорили природу в невиданных доселе масштабах. Детали и отдельные достижения этого прогресса хорошо известны, и здесь не место их перечислять. Люди гордятся своими достижениями и имеют на это полное право. Но при этом люди заметили, что завоевание пространства и времени, подчинение природы нисколько не приблизили их к исполнению тысячелетней заветной мечты – то есть не сделали людей счастливыми. Пришлось удовлетвориться умозаключением, что покорение природы не является единственным условием обретения человеческого счастья, что оно не является также главной целью устремлений культуры, и поэтому неправомочен вывод о бесполезности технического прогресса. Ведь можно возразить: разве это не положительное удовольствие, не бесспорное счастье, когда я могу сколь угодно часто слышать голос моего ребенка, живущего в сотнях километрах от меня? Когда я могу практически сразу узнать о том, что мой друг сошел с парохода, благополучно завершив долгое и утомительное путешествие? Разве не имеет никакого значения, что медицине удалось во много раз снизить детскую смертность и заболеваемость рожениц сепсисом, а также на много лет продлить продолжительность жизни представителей европейской культуры? Можно продолжить этот список благодеяний, которыми мы обязаны нашей обруганной всеми, кому не лень, эпохе научного и технического прогресса. Но тем не менее снова и снова раздаются недовольные голоса критиков, утверждающих, что все это не более чем «дешевые удовольствия», как в известном старом анекдоте. Дескать, это такое же удовольствие, какое испытывает человек, который холодной ночью высунул ногу из-под одеяла, замерз, спрятал ногу обратно и наслаждается теплом. И если бы не было железной дороги, позволяющей преодолевать громадные расстояния, то мой ребенок не уехал бы из дома и мне не пришлось бы радоваться его голосу по телефону, так как я ежедневно слышал бы его живой голос. А если бы не было трансокеанских лайнеров, то моему другу не пришлось бы предпринимать долгое путешествие, и мне не пришлось бы прибегать к услугам телеграфа, чтобы перестать за него волноваться. Какой толк от снижения детской смертности, если именно она побуждала нас к усиленному деторождению; теперь же мы производим на свет и воспитываем меньше детей, чем в те благословенные времена, когда не имели ни малейшего понятия о гигиене. Кроме того, это затруднило нашу половую жизнь в браке, и разве это не нарушает благотворное действие естественного отбора? На что нам долгая жизнь, если она так тяжела и безрадостна, так полна страданий, что мы с нетерпением ждем смерти как избавительницы от всех бед?

Представляется очевидным, что мы плохо себя чувствуем в нашей современной культуре, хотя трудно судить, насколько счастливыми ощущали себя люди предыдущих эпох и насколько их ощущения были обусловлены состоянием их культуры. Мы всегда будем испытывать склонность к объективной оценке этого бедствия и будем пытаться мысленно перенестись в прошлое, – правда, сохранив наши сегодняшние притязания и мироощущение, – чтобы уяснить, какие тогда могли быть причины для счастья или несчастья. Такой способ оценки, кажущийся объективным и не зависящим от особенностей субъективного восприятия, конечно же, является самым субъективным из всех, поскольку в этом случае мы ставим на место неведомой нам душевной конституции других людей свою собственную. Тем более что представление о счастье предельно субъективно. Мы можем сколько угодно ужасаться положению античного галерного раба, крестьянина времен Тридцатилетней войны, жертвы святой инквизиции, еврея, поминутно ожидающего погрома, но мы никогда не сможем проникнуть в чувства этих людей, не сможем угадать изменения, вызванные исходной заторможенностью, постепенным наступлением апатии, привычными ожиданиями, грубыми и утонченными способами наркотизации, притупляющей всякие чувства и ощущения – как приятные, так и болезненные. В случае воздействия чрезвычайно сильных страданий в душах людей образовывались и приходили в действие соответствующие защитные механизмы. Мне кажется бесплодным дальнейшее обсуждение этой стороны проблемы.

Настало время подумать о сущности нашей культуры, ценность которой для счастья поставлена нами под вопрос. Мы не будем создавать формулы, в немногих словах описывающие эту сущность, тем более что мы еще находились в процессе нашего исследования. Достаточно лишь еще раз повторить [105] , что словом «культура» мы обозначаем всю сумму жизнедеятельности по правилам, которая отличает нас от наших животных предков. Культура служит двум главным целям: защищает людей от природы и регулирует отношения между людьми. Для того чтобы лучше понять предмет, будем выискивать признаки культуры в деталях, каковыми она проявляется в человеческих сообществах. Давайте при этом оставим сомнения по поводу словоупотребления и, что называется, доверимся чувству языка – внутреннему чувству, не допускающему противоречий между мыслями и выражающими их абстрактными словами.

105

См.: З. Фрейд. Будущее одной иллюзии, 1927.

Исходный пункт рассуждения прост: культурной мы называем любую деятельность и любую ценность, которая приносит пользу людям, то есть заставляет землю служить человеку, защищая его от буйных капризов природы и тому подобного. По поводу этой стороны культуры у нас возникает меньше всего сомнений. Уже в достаточно давние времена первыми шагами культурной деятельности стало изготовление орудий труда, укрощение огня и строительство жилищ. Из всех достижений самым значимым и беспримерным представляется овладение прирученным огнем [106] ; благодаря остальным человек проложил себе путь, по которому следует и доныне, и нам нетрудно обнаружить побуждающий мотив такого упорного движения. С помощью изобретенных им инструментов и орудий человек усиливает и восполняет функции своих органов – как двигательных, так и чувствительных – или убирает препятствия на пути их непосредственного использования. Механизмы предоставляют в распоряжение человека исполинскую силу, которую он, подобно собственным мышцам, может использовать по своему усмотрению. Пароход и самолет сделали доступными для него океанские и воздушные пространства. С помощью очков он исправляет недостатки природных линз в своих глазах. Телескопы позволили далеко раздвинуть границы известной нам Вселенной, микроскоп сделал видимым то, что было прежде недоступно невооруженному глазу. Изобретя фотографическую камеру, человек создал инструмент, навсегда сохраняющий мимолетные зрительные восприятия, в то время как граммофонная пластинка навсегда сохраняет столь же текучие звуковые впечатления. В основе этих двух изобретений лежит материализация возможностей припоминания, сохранения памяти. С помощью телефона человек слышит на таком расстоянии, которое посчитали бы фантастическим даже в волшебных сказках. Печатные книги – это голоса давно ушедших от нас людей. Жилище напоминает утробу матери, по которой мы все подсознательно тоскуем как о месте, где мы ощущали себя в уюте и безопасности.

106

Психоаналитический материал, – правда, неполный и не вполне достоверно истолкованный, – позволяет сделать по меньшей мере одно звучащее просто фантастически предположение относительно происхождения этого величайшего подвига в истории человечества. Вполне возможно, что древний человек привык при каждом столкновении с огнем получать от этой встречи детскую радость – а именно тушить огонь струей мочи. Если верить сохранившимся древним сказаниям, то не остается никаких сомнений в фаллическом истолковании устремленных вверх языков пламени. Тушение огня мочой (а к этому способу в позднейших литературных сочинениях прибегают великаны – Гулливер в Лилипутии и раблезианский Гаргантюа) ассоциировалось с половым актом с мужчиной, наслаждением от мужской потенции в гомосексуальной схватке за первенство. Тот, кто первым пренебрег этой детской радостью, смог сохранить огонь и поставить его себе на службу. Умерив половую энергию огня, он тем самым укротил его природную силу. Это великое культурное завоевание могло расцениваться как вознаграждение за отказ от инстинктивного полового влечения. Можно предположить, что мужчина оставил женщину дома хранительницей очага, потому что из-за своего анатомического строения она не могла получать от плененного огня такую же радость, как мужчина. Поразительно, насколько часто при проведении аналитических сеансов мы сталкиваемся с ассоциациями, связывающими честолюбие с огнем и эротикой мочеиспускания.

Это выглядит как сказка, и это исполнение всех – ну или большинства – сказочных желаний, все то, что человек смог с помощью науки и техники создать на Земле, где он сначала

появился как самый слабый из млекопитающих и где до сих пор он появляется на свет как беспомощный, недоношенный сосунок. Каждое из этих приобретений человек считает своим культурным достижением. Издавна он создал себе идеальное представление о всемогуществе и всеведении, каковые он воплотил в своих богах. Именно богам приписывали все способности и достоинства, недостижимые для человека или запретные для него. Можно даже сказать, что боги и были культурным идеалом человечества. Теперь человек вплотную приблизился к своим идеалам, он и сам стал почти богом. Разумеется, он сделал это так, как люди представляют себе достижение идеала: не полностью, в некоторых случаях неудачно, в других – наполовину. Человек – это в каком-то смысле эрзац, протез бога; он велик, когда применяет все свои вспомогательные органы, но они не стали его членами и зачастую не могут выполнить за него всю работу. Впрочем, человек имеет право утешать себя тем, что поступь прогресса не остановится в 1930 году от Рождества Христова. Будущее принесет с собой новый, вероятно, невообразимый для нас рывок в этом направлении, и мы в еще большей степени уподобимся богам. Памятуя о предмете нашего исследования, не станем все же забывать о том, что и на нынешней ступени своего богоподобия человек отнюдь не чувствует себя счастливым.

Мы считаем культурно развитой такую страну, где все ухожено, где обо всем целенаправленно заботятся, где люди используют землю и защищаются от природы, иначе говоря: мы считаем культурной страну, где земля приносит людям пользу. В такой стране реки, угрожающие паводками и наводнениями, укрощаются, воды их отводятся в каналы. Почва в такой стране возделана и ухожена, на ней произрастают растения, которые лучше всего чувствуют себя в данном климате и в данной почве. Из земных недр прилежно добывают полезные ископаемые, из которых затем производят нужные инструменты и машины. Развит скоростной и надежный транспорт. Истреблены опасные дикие животные, но процветает животноводство, так как люди разводят нужных себе домашних животных. Мы предъявляем к культуре также иные требования и – что примечательно – рассчитываем, что в такой стране выполняются и они. Словно желая отказаться от только что высказанных требований к культуре, мы приветствуем и такие ее проявления, когда заботливость человека распространяется не только на необходимые ему вещи, но и на вещи, казалось бы, совершенно бесполезные – например, когда много места в городских садах отводится под клумбы и газоны. То же самое можно сказать о горшках с цветами, украшающих подоконники городских квартир и сельских домов. Мы оказываемся вынуждены признать, что та бесполезная вещь, которую мы так высоко ценим в культуре, называется красотой. Мы хотим, чтобы культурный человек почитал красоту там, где она встречается ему в природе, мы ждем, что он будет создавать красоту и собственными руками – в меру сил и способностей. Но этим коротким списком не исчерпываются наши требования к культуре. В культуре мы стремимся к чистоте и порядку. Мы очень невысоко ценим культуру какого-нибудь провинциального английского города во времена Шекспира, когда читаем, что перед воротами дома его отца в Стратфорде высилась большая навозная куча. Мы раздражаемся и ругаем такое «варварство», по нашим понятиям не совместимое с культурой. Мы недовольны, когда на дорожках Венского леса видим брошенные кем-то бумажные обертки и пакеты. Нечистота и неряшливость любого рода кажутся нам несовместимыми с культурой. Мы распространяем это требование чистоты и на человеческое тело. Мы с удивлением узнаем, что от «короля-солнце» не очень приятно пахло; мы недоуменно качаем головой, когда на острове Эльба нам показывают крошечный тазик, с помощью которого Наполеон совершал свой утренний туалет. И мы ничуть не удивляемся, когда кто-то заявляет, что употребление мыла является мерилом уровня культуры. Подобным же образом обстоит дело с порядком, который, как и чистота, является творением рук человеческих. С той только разницей, что мы не вправе требовать чистоты от природы, тогда как порядок, напротив, был подсмотрен нами именно в ней. Наблюдение величественной упорядоченности движения звезд и планет не только показало человеку образец, но и стало отправным пунктом внедрения порядка в жизнь. Порядок – это своего рода принуждение к повторению, в соответствии с раз и навсегда заданным правилом, предписывающим, когда, где и как надо что-то делать, что позволяет нам в каждом конкретном случае избегать долгих раздумий и проволочек. Благотворное влияние порядка неоспоримо, ибо он позволяет человеку наилучшим образом использовать пространство и время без лишних затрат психической энергии. Можно было бы с полным правом ожидать, что порядок изначально должен был без всякого к нему принуждения занять подобающее место в человеческой жизнедеятельности, и мы имеем веские причины недоумевать, отчего это не так, отчего человек в работе склонен скорее к небрежности, безалаберности и ненадежности и его лишь с большим трудом можно воспитать в духе следования великому небесному образцу.

Красота, чистота и порядок, очевидно, занимают особое место в ряду требований культуры. Никто не станет утверждать, что они столь же жизненно необходимы, как покорение природы и другие задачи, с которыми мы должны познакомиться, но никто не желает также, чтобы эти три вещи считались чем-то побочным и второстепенным. Уже одно отношение к красоте говорит о том, что мы не мыслим культуру только в понятиях пользы. Перечисляя свои культурные потребности, мы никогда не забываем упомянуть красоту. Польза порядка совершенно очевидна. Относительно чистоты мы должны помнить, что она является непременным требованием гигиены, и мы можем предположить, что связь чистоты со здоровьем не укрылась от внимания человека задолго до возникновения профилактической медицины. И все же эти устремления невозможно объяснить одной только пользой; здесь должны быть и какие-то иные причины.

Но в наших глазах ни одно свойство не характеризует культуру лучше, чем ее отношение к высшим видам психической деятельности, к деятельности интеллектуальной, научной и художественной, чем то, в какой мере она поддерживает ведущую роль идей в жизни человека. Среди этих идей главное место занимают религиозные системы, на прихотливые построения которых я попытался пролить свет выше. Рядом с религией находят свое место умозрительные философские рассуждения и то, что можно назвать воспитанием человеческих идеалов – формированием представлений о возможном совершенстве отдельных людей, народов и всего человечества в целом, а также требований, возникающих на фундаменте таких представлений. То, что эти феномены не только взаимодействуют друг с другом, но и связаны между собой неразрывной внутренней связью, сильно осложняет как их представление, так и оценку их психологических следствий. Если мы, исходя из самых общих соображений, примем, что движущей пружиной всякой человеческой деятельности является преследование двоякой цели – извлечение пользы и получение удовольствия, – то мы должны приложить тот же принцип и к упомянутым здесь высшим проявлениям культуры, несмотря на то что он легко приложим только к научной и художественной деятельности. Можно, однако, не сомневаться, что то же самое можно сказать и о других мощных человеческих потребностях, пусть даже их совершенствованием и развитием занято меньшинство людей. Нас не должна смущать противоречивость оценок тех или иных религиозных и философских систем, а также конкретных идеалов. Находят ли в них высшие проявления человеческого духа или хулят как наихудшие заблуждения, следует признать, что само их существование и в особенности их главенствующая роль означают высокую степень развития культуры.

Последним, но не менее важным свойством культуры, которое нам надо оценить, является характер отношений людей друг к другу – то, как регулируются социальные отношения в обществе, в том числе отношения между соседями, трудящимися, половыми партнерами, членами семьи и гражданами государства. Здесь нам будет особенно трудно освободиться от определенных требований идеала, выделить и понять, что из этого вообще имеет непосредственное отношение к культуре. Возможно, следует начать с того, что исходно культурный элемент задается первыми попытками упорядочить именно социальные отношения. Если такая попытка не предпринимается изначально, то тем самым социальные отношения оказываются брошенными на произвол судьбы, ибо в этом случае сильнейшие будут использовать их в собственных интересах, для удовлетворения своих инстинктивных влечений. При этом ничего не меняется от того, что этих сильнейших будут убирать с дороги те, кто окажется сильнее их. Человеческое общежитие становится возможным тогда, когда большинство объединяется, а сильнейшие становятся такими же, как все остальные индивиды, и объединяются с ними. Власть объединенного сообщества, или «право», противопоставляется тогда власти отдельных индивидов, которая определяется нами как «грубое насилие». Эта замена власти отдельных индивидов властью объединенного сообщества является решающим шагом на пути формирования культуры. Сущность такого коллективного правления заключается в том, что члены сообщества ограничиваются в удовлетворении своих инстинктивных потребностей, в то время как власть сильных индивидов таких ограничений не знает. Следующим культурным требованием является законность, то есть гарантия того, что данный правовой порядок не может быть нарушен в пользу отдельных лиц. Этим, однако, не решается вопрос об этической ценности такого права. Дальнейший путь культурного развития ведет к тому, чтобы это право перестало быть проявлением воли узкого круга малых сообществ – каст, слоев населения, племен, – которые могут в отношении других и, возможно, более широких масс вести себя как самовластный индивид. Конечным результатом является такое право, которому все – по крайней мере полноправные члены сообщества – приносят в жертву свои инстинктивные влечения, и никто – опять-таки за тем же исключением – не может пасть жертвой грубого произвола и насилия.