Болезные сказки
Шрифт:
...Эта ночь была последней в жизни Настасьина".
(Вот куда раньше распределяли выпускников-медиков. Иначе еще при ханстве был бы у нас и собственный Дженнер, и Пастер, и лекарство от СПИДа, и ножик от сифилиса...
– АС).
Траффик и график
Жила да работала на входы и выходы станция некоего метро. Любому известно, что оно является местом повышенной опасности для людей. Но эта станция вдруг сделалась настолько опасной, что ее пришлось оцепить. Дело в том, что многие в нее входили, но никто не выходил... Утро-вечер,
Случилось, что на сей раз, засучив себе ум и взявшись за рукава, ответственные фигуры поработали оперативно и по-умному: послали первыми врачей - а ну, как людям там становится плохо?
И правильно сделали, ибо на станции скопилась огромная толпа нездоровых людей - даже бабушки и тетушки приуныли в напоре, с которым влачили свои тележки с колесиками. Убавили штурм и дранг.
А дело было в том, что в ближайшей к метро поликлинике - то утром, то вечером, в разные смены - один доктор, сторонник систем древнейших и новейших, советовал каждому шить деревянное платьице и привыкать к земельке.
Маскируя земельку грязями.
И вот все люди, от него выходившие, занимали очереди к другим докторам и вели в коридорах беседы, после чего порешили, что лучше им сразу застолбить мавзолей. Ступили на эскалатор и постановили сделать, как надо, единым махом. Остаться.
Этого доктора немедленно взяли работать в метро, фельдшером. В медпункт. И он очень прилично управлялся там с занедужившими - особенно с теми, что угодили под поезд или же, в зимнюю пору, лизнули из шалости контактный рельс. Замечательно оформлял документы.
Вообще, у него был безупречный, каллиграфический почерк. Кроме того, он мечтал построить себе шинель - он ведь все-таки считался офицером запаса и обладал таким правом: носить, но райвоенком - тот лишь топорщил на доктора тараканьи, русско-прусские усы, да топотал ножищами. А старая шинель совсем поистерлась. Из нее клочьями лезла то ли вата, то ли пакля, а местами - мочало.
УУУУУУУУУУУ!!!!!.......
Окровавленный травматолог в съехавшем колпаке ударил ногой и распахнул маленькую, железную, но чисто-чисто белую дверь в стене.
Сидевший за дверью сексопатолог, скучая, рассматривал атлас.
Вперед себя хирург протолкнул перебинтованного, всего в зеленке и шинах мужчину. В руке коллега держал еще мокрые снимки черепа.
– Слушай, побеседуй ты с ним, - попросил он молитвенно и сурово.
– Голова вроде цела. Кажный день... кажный божий день... то привезут, то сам притащится... То с фонарем, то за швами на губы - я бы так и зашил на фиг... с буркалами вместе. Поговори с ним. У товарища проблемы.
Сытый сексопатолог захлопнул атлас и откинулся в кресле. Он был счастлив помочь такому авторитетному, настоящему доктору-работяге, каким был травматолог. Себя-то он таковым не считал, страдая неполноценностью.
Трудяга вышел, грохнув дверью.
Сексопатолог поиграл шелковистыми бровями.
– Слушаю вас внимательно, - прошелестел он.
– Видите ли, - клиент пытался улыбаться, и речь его, в силу опухлостей и размозжений ротовой полости, была не до конца внятной, - я фотограф. Свадебный. Я - мастер своего ремесла. Талантище.
– Вы страдаете вуайеризмом, - догадался доктор.
– Вы подглядываете.
– Почти угадали, - тот попытался улыбнуться.
– Я снимаю сочетание брака, родню, свадебный поезд, банкет, разъезд и часто прохожу с молодыми прямо в их новобрачные ночные хоромы, чтобы сработать на совесть... Но у меня есть маленькое хобби... Я прячусь там...
– И?...
На вопрос же, в чем причина, он ответил, как мужчина:
– Ууууууууууууууу!!!! Я всегда с собой беру ви-део-камеру!... Я всегда с собой беру ви-део-камеру!...
И добавил:
– Очень хочется приз. Уже послал, куда надо, сотню роликов....
Акклиматизация
Резкая смена климата, часовых поясов и привычного социума - зооциума - отрицательно сказывается на некоторых известных персонажах.
Например, у Бармалея, который уже проживал, как и было ему обещано, в городе Ленинграде; этот Иона, этот отечественный вариант капитана Крюка, испытывал сильные неудобства в связи с постоянной эрекцией. В Африке, на Лимпопо, он сам привык и всех приучил к зоофилии, от которой, кстати заметить, и заболели несчастные звери; Айболит, который тоже был не промах в этом деле, быстро смекнул, что к чему, и подобрал нужные средства - шоколадки, градусники...
Но в Ленинграде подобное не поощрялось.
Айболита - ищи-свищи, а потому Бармалей отправился к участковому доктору Нехайболиту.
Тот лениво нацарапал рецепт на пустырник, выписал бром, назначил электросон и попросил у Бармалея - да-да, уже звучала такая сказка! чуть выше!
– его факсимиле.
Бармалей, не особенно грамотный, стал всячески пробовать это слово.
"Факс. Милый. Факси, милый. Фак ми, милый. Фак семимильный. Неужели меня уважат?" - не поверил Бармалей, уже поверив заранее.
– Что вы делаете?
– отпрянул Нехайболит.
– Застегнитесь немедленно! Подпись! Расписаться тут и тут!
Бармалей начал медленно багроветь.
– Значит, Ленинград?
– тихо вымолвил он.
– При уже семимильном факе?
Очередь разбежалась, когда из-за двери Нехайболита понеслись вопли:
– Вот тебе первая миля!... А вот вторая!... И все - морские!.... И все - зеленые!... И еще восемь футов под килем!... И девять кабельтовых!.... И восемь узлов!....
Не ходите, дети, ни в Африку гулять, ни к доктору Нехайболиту. Его личное факсимиле раскололось пополам. И первая половина куда-то скрылась.
Сталин вообще недолюбливал этот строптивый город.
Чудозвон
Хоттабыч варил пельмени и нечаянно сжег себе волшебную бороду.
Теперь он был совершенно лыс и брит, ибо старческая борода занялась сразу и вся. Волька быстро намочил полотенце и обмотал Хоттабычу челюсть, но это стало всего-навсего заключительным и освежающим жестом парикмахера.
Тело Хоттабыча было обделено волосами, но в паху они, тоже волшебные, были.
И он угодил в приемное отделение больницы за оголтелый эксгибиционизм.