Большая судьба
Шрифт:
– Господа, - дрогнувшим голосом сказал Клейнер.
– Позвольте вам представить нового начальника Златоустовского горного округа и директора заводов Степана Петровича Татаринова, а я... я ухожу на покой...
Все встали. Среди чиновников прошло плохо скрываемое волнение. Только один Павел Петрович стоял молча. Склонясь к его уху, один из офицеров, злорадствуя, прошептал:
– Так ему, подлецу, и надо! Его увольняют за злоупотребления...
* * *
Татаринов оказался рыхлым, неподвижным человеком. Говорил скучно, с хрипотцой и очень редко появлялся в цехах. Аносов решил доложить ему об опытах с корундом.
– А есть ли разность в действии корунда и иностранного наждака?
– Шлифовальщики сию разницу замечают. Она, ваше превосходительство, состоит в том, что первая полировка, производимая с маслом, помощью корунда идет успешнее, нежели с наждаком.
– А дальше?
– заинтересовался Татаринов, и глаза его оживились.
– Вторая полировка, ваше превосходительство, несколько медленнее. Причина состоит в том, что в корунде нет железной окиси, которой иностранный наждак изобилует. Но сия медленность с избытком вознаграждается скоростью первой работы...
– Превосходно. Благодарю!
– Татаринов тяжело поднялся и пожал горному офицеру руку.
– Кроме сего, должен вас обрадовать: усердие ваше замечено, и ныне вы производитесь в помощники управителя оружейной фабрики.
– Благодарю, ваше превосходительство, но поистине я огорчен этим известием, - озабоченное лицо Аносова выражало печаль.
– Это почему же, господин Аносов?
– удивился Татаринов.
– Мне бы хотелось быть ближе к делу - к литью, к ковке стали...
– А-а, - протяжно отозвался начальник.
– Ну, это не уйдет от вас.
– Кроме того, прошу, ваше превосходительство, - продолжал Аносов, разрешения съездить мне в Кыштым и удостовериться в возможности добычи корунда в потребном нам количестве, дабы совсем освободиться от ввоза китайского и цейлонского наждака.
Татаринов благосклонно качнул большой головой.
– Это можно!
– Он устало закрыл глаза, утомясь от беседы.
Аносов вышел из кабинета в приподнятом настроении. Он добьется цели: Россия будет иметь свой корунд!
Первым его встретил Белоухов. Шлифовальщик протянул ему клинок:
– Полюбуйся, Петрович, чистая работёнка!
Аносов бережно взял из его рук клинок и сказал:
– Труд наш не пропал даром! И это радостнее всего!
И оба, затаив дыхание, долго любовались превосходной шлифовкой клинка.
Глава четвертая
СУДЬБА ЛУШИ
Короткая летняя ночь протекала тихо и быстро. За окном затаенно шептались березы и однообразно бормотал ручей. Аносов до хруста в костях потянулся и открыл глаза. Золотой луч упал в окно и наполнил комнату сиянием. На столике лежала раскрытая книга, Павел Петрович приподнялся, чтобы взять ее. Давно он не листал волнующие страницы, - за неотложными делами забыл обо всем. И как приятно было теперь взять в руки книгу. Но что это? На пожелтевшей странице лежал засохший цветок одуванчика. Золотистая звезда милого, простого цветка словно заглянула ему в самое сердце трогательно и наивно.
"Приходила Луша", - догадался он, и в памяти встал яркий и чистый образ девушки. Его неудержимо потянуло увидеть синеглазую кержачку.
Весь день на работе он думал о ней. С нетерпением ждал вечера, а летний день, как назло, тянулся долго-долго. На фабрике кипела напряженная работа.
– Чему радуешься?
– весело спросил его Павел Петрович.
– А как не радоваться: ноне две удачи привалило!
– живо отозвался мастер.
– Первое, доказали мы с вами, Петрович, немцам, что у русского народа рука шустрая да чуткая, сразу показала живинку в деле. Вон как шлифует - блеском блестит! Ровно солнышко, глаз не оторвешь! А второе, Петрович, у нас на Громатухе пир ныне. Девку просватали!
– Чью девку просватали?
– равнодушно спросил Аносов.
– Лушу Швецову. Ох и девка! На всей земле такой не найдешь!
– Как Лушу?
– изумленно вскрикнул Павел Петрович, и сердце его сжалось от тоски.
– А так, пришла, знать, пора!
– оживленно продолжал шлифовальщик. Хороша и умна девка! Да и жених кузнец - богатырь в мастерстве своем!
Аносов никогда не задумывался о будущем. С Лушей ему всегда было хорошо и легко на душе, но ни разу они не обмолвились словечком о своих чувствах! Была ли это любовь, кто знает? Но сейчас, при вести, что девушку выдают замуж, у него закипело на сердце. Он разволновался, и день сразу показался ему сереньким. Чтобы не выдать своих чувств, он сдержанно сказал Белоухову:
– Хороший выбор сделала Луша! Кузнец - самый потребный мастер на земле!
– Нет, Петрович, не согласен!
– озорно ответил шлифовальщик.
– А по-моему, что может быть лучше мастерства шлифовального! Наше умельство тонкое, чутье надо иметь. Одно слово, - доводчики мы всякой работы. Красоту и блеск ей придаем!
– Это верно, что и в твоем деле надо иметь живинку. Если правду говорить, то все мастерства на свете по-своему хороши!
– с жаром сказал Аносов.
– А всё-таки мастерство кузнеца особое, самое старинное и в большом почете у всех народов.
– Ой, так ли, Петрович?
– не сдавался Белоухов.
– Истинно так, - подхватил Павел Петрович.
– Землепашец первый оказывает кузнецу высокое уважение. На его глазах в сельской кузнице в сильных и умелых руках ковача кусок раскаленного железа чудесно превращается в лемех, в подкову и в другое очень нужное в хозяйстве изделие.
– Это правда!
– согласился шлифовальщик.
– Веселая и шумная работа!
– продолжал Аносов, а у самого сердце сжималось от боли.
– Заслышишь звон железа под молотом, и как-то веселее, бодрее становится на душе. А когда увидишь, каким дождем сверкают и разлетаются искры у наковальни - совсем хорошо станет! Нет, не спорь, Андрей, хорошо быть кузнецом!
– Всякий труд на земле благостен!
– ответил шлифовальщик.
– Согласен с тобой. Но заметь, что кузнецы - самые древние мастера на земле!
– сказал Павел Петрович.
– В старинные годы они были первые оружейники на Руси. Мастерили оружие боя меткого и дальнего, ковали мечи и пики остроты и крепости бобрового зуба. Недаром о кузнецах поют самые веселые песни. В старину кузнец, - продолжал Аносов, - даже на иноземщине был в чести. В Англии на пирах в королевском дворце кузнец сидел за одним столом с королем и королевой. Ему подносили лучшее питье и угощенье. По чину кузнец в те времена был выше медовара, а лекарь был ниже их обоих.