Большая судьба
Шрифт:
Инженер попал в больное место Ахте: тот старался казаться русским и внешне заботился об интересах России.
– Хорошо, попробуйте!
– наконец смирился он.
...Это было смешно. Служанка подолгу втайне наблюдала за Аносовым. Серьезный, ученый человек помешался на горшках. Кабинет уставлен тиглями, всюду - на столе и подоконниках - черепки. Барин приносит их каждый день, толчет в ступке и рассматривает в лупу.
Татьяна Васильевна тоже в обиде: "Простые горшки его занимают больше нашего малютки!". В отсутствие мужа к ней толпой пришли золингенцы:
– Фрау Анософ, разве это занятие
– Я тоже не понимаю его замысла, - чистосердечно призналась Татьяна Васильевна.
– Но что я могу поделать? Ведь в горном деле я ничего не смыслю...
Несмотря на ее раздумья, она всё же упорно поддерживала мужа и всему находила оправдания. "Наверное, Павлуша надумал что-нибудь серьезное, раз всполошились немцы!" - мысленно одобрила она мужа.
Между тем Аносов взялся за изготовление тиглей: съездил в Челябу и вскоре доставил оттуда несколько видов огнеупорной глины; он составлял из нее и угольного мусора смеси и вместе со Швецовым ладил тигли.
Как-то Швецов с обидой в голосе пожаловался:
– Немыслимое дело мы затеяли, Петрович. Наши-то, златоустовцы, смеются, горшечниками зовут...
Аносов нахмурился:
– Что же, горшечники - это почетно. А ты потерпи еще немного!
Ему и самому приходилось тяжело. Он не раз уже ловил на себе насмешливые взгляды окружающих.
"Нам тяжело, это верно, - думал он.
– Но ведь каждая копеечка, отданная за иностранный тигель, заработана русским мужиком, обильно полита его потом. Надо помочь народу".
Инженер упрямо продолжал работу, но неудачи преследовали его: горшки лопались, не выдерживая высокой температуры. Лицо Аносова похудело, стало восковым. Он нервничал: заводчики из Пассау откуда-то прознали о затее Аносова и пожаловались в горный департамент. В газете появились насмешливые заметки о тиглях златоустовского инженера. Казалось, все ополчились против Павла Петровича, и, чтобы отвлечься, он часто уходил в горы...
Однажды, вернувшись с прогулки, Аносов прошел в сарай. В раздумье он стоял, глядя на приготовленные тигли; в темном, тихом углу мерно трещал сверчок. Павел Петрович вдруг схватил лом и с остервенением стал крушить горшки.
– К чёрту всё! Пусть не иссушают мозг!
– Он раздробил тигли на мелкие черепки и растоптал их.
Аносов не слышал, как позади скрипнула дверь и кто-то вошел.
– Ты что ж это, Петрович, взбесился вдруг?
– укоризненно сказал вошедший Швецов.
– Ничего путного не выйдет у нас!
– в отчаянии закричал инженер.
Старик прошел вперед, присел. Он недовольно посмотрел на Аносова:
– Это почему же, Петрович, у немцев, в Пассау, получается, а у нас нет? Выходит, мы вроде как бы хуже? Аль, может, назад повернуть, бросить свои замыслы?
Лицо литейщика стало строгим. Он поднялся и сказал решительно:
– Ну, нет, милок! Назад нет ходу! Два года прошло, а при моих годках это не шутка. Не выспался ты, Петрович, это верно. Идем!
– Он бережно обнял Аносова и повел на квартиру.
– Утро вечера мудренее.
Старик оказался прав. На другой день Аносов отправился в сарай и с сожалением осмотрел осколки.
"Что наделал?" - укорял он себя; нагнулся, поднял черепок, стал разглядывать.
– Аносов склонился над черепками и задумался.
– Что же надо сделать, чтобы избежать неудачи? Надо ввести в смесь тело, которое уменьшит в глине способность сжатия. Какое же это тело?"
Павел Петрович вспомнил о привозных горшках.
"В пассауских горшках, - думал он, - сама природа позаботилась соединить глину с графитом..."
Он сбросил мундир, засучил рукава и опять принялся составлять смесь. На этот раз он взял десять частей челябинской огнеупорной глины, пять частей толченых черепков и столько же мелкого угольного порошка. Подручные замесили тесто...
Подошел хмурый ноябрь. Ранняя пороша покрыла горы и городок. В распахнутую дверь смотрели зимние звёзды. В цехе томила жара. Аносов целиком поглощен был тихими, еле уловимыми звуками, шедшими из горна. Прошло семь, восемь, девять часов... На городской каланче пробили десять ударов, и вслед за ними старик Швецов ликующе выкрикнул:
– Братцы, сталь поспела! Тигель наш выдержал!..
Татьяна Васильевна пришла встретить мужа. Павел Петрович взял ее бережно под руку и повел по сонным улицам городка. Жена восторженно говорила о природе, о горах. Он слушал, но мыслями всё еще был в литейной, сравнивая свои тигли с заграничными.
И вдруг, прервав излияния Татьяны Васильевны, он сказал:
– Милая, пассауские горшки обходятся по двадцать пять рублей штука, а мои обошлись всего по сорок четыре копейки... Да, да... И вся разница в употреблении заключается в том, что наши горшки требуют большей осторожности в прогреве, а вместе с тем отнимают и более времени для начатия самой плавки, но в огнестойкости имеется положительное... Впрочем, это всё покажут опыты...
Молодая женщина как-то странно посмотрела на мужа:
– Всё?
– спросила она, когда он запнулся.
– Нет, погоди!
– Ну, милый мой, хватит!
– решительно сказала она и вдруг, крепко обняв его, приказала: - Целуй свою жёнку, чумазенький...
– Боже мой, что скажут прохожие!
– теряясь от смущения, воскликнул он.
– Пусть что угодно говорят, - спокойно ответила жена.
– А теперь давай лучше поговорим о любви. Без нее скучно мне, милый...
Они пошли в гору, к осиянному лунным светом Косотуру, крепко держась за руки. И, вместо разговора о любви, молча наслаждались счастьем, и это было лучше всяких слов...
Глава вторая
ТАЙНА БУЛАТА
Русские люди издревле интересовались булатом. Драгоценный булатный клинок ценился дороже золота. В грамотах российских Аносов вычитал немало исторических сведений, из которых было видно, что князья и цари русские не только получали булаты из восточных стран, но пытались и у себя обучить способных людей этому искусству.
Впервые булат упоминался в старинной грамоте - духовном завещании князей Ивана и Федора Высоцких, написанном примерно в 1504 или 1505 году. В перечислении разной "рухляди" упоминается одна сабля булатная гирейская. Велика была ее стоимость, если попала она в княжескую опись!