Большая судьба
Шрифт:
– Поди, годков восемьдесят пять отжил, - тихо обронил старик. Крепкий духом был человек, а смерть сломила в одночасье, как дуб молнией!
– он поднялся и скрылся в кустах.
Вскоре старик вернулся с темным корцом в руках, наполненным прозрачной студеной водой.
– На, испей, Павлуша, облегчит!
– сказал он ласково.
Аносов утолил жажду. Оба они снова поклонились могиле и тихо побрели к заводу.
Вечерело, когда они вошли в пустой дом. В больших нежилых комнатах гулко отдавались шаги, в углах серыми лоскутьями висела паутина. Всюду были тлен, запустение.
Рассыпалось гнездо, навек осиротело.
Забыт старинный дом, обрушилось крыльцо.
И в ночи тихие уверенно и смело
Минувшее глядит мне с горечью в лицо...
Дальше он не помнил слов: в памяти уцелели только две строки, и он с горечью проговорил их вслух:
И жалобно скрипят подгнившие ступени,
И шорох носится по комнатам пустым...
– Это ты верно подметил, - сказал старик.
– Вихрь всё уносит. Вот и меня унесет...
Аносов приободрился.
– Мы еще поживем, дедушка!
– сказал он уверенно.
– Тебе непременно долго жить!
– твердо ответил старик.
– Такие люди сильно потребны России!..
Ночью спалось беспокойно. Утром Аносов дал Архипу пятьдесят рублей и уехал к пристани. Дед долго охал, отказывался от денег, но в конце концов взял их и проводил Павла Петровича на пароход.
Из-за густого бора поднималось ликующее солнце, пристань отходила назад. Впереди открылись широкие просторы Камы. На высоком яру долго еще стоял одинокий старик и смотрел вслед удаляющемуся пароходу.
– Ну, теперь, Петрович, видать, никогда больше не увидимся! прошептал он и опустил голову...
По возвращении с Камско-Воткинского завода Аносов почувствовал томительную пустоту. Часами он сидел над рукописями, но мысли его были далеки от работы. Часто вспоминалась Луша, и тогда сердце охватывала тоска. На заводе он невпопад отвечал Швецову. Старик озабоченно покачивал головой:
– Ты что-то, Петрович, не в себе. Словно в тумане ходишь, - заметил он.
– Пора, милый, тебе семьей обзаводиться. Птица - и та вьет гнездо.
Аносов молча склонил голову и подумал: "Пожалуй, старик прав. Родных не стало. В доме пустынно и не с кем словом перемолвиться".
Молодой инженер держался обособленно, но когда однажды горный чиновник Сергеев пригласил его к себе на именинный пирог, он обрадовался. В доме товарища гость заметил у стола тонкую большеглазую девушку. Наклонясь над скатертью, она проворно передвигала тарелки.
– Чем не хозяюшка?
– засмеялся ласково, но грубовато пожилой горный полковник.
– Всем взяла.
– Кто такая?
– тихо, краснея, спросил Аносов.
– Татьяна Васильевна - девушка скромная. Сиротка. Отец ее тоже из горных, на Камско-Воткинских заводах подвизался, - словоохотливо сообщил собеседник.
– Из милости тут держат, но гордая...
"Как же так?
– вдруг вспомнил Аносов свое сиротство и детство, проведенное на Каме.
– Почему я ее не знаю, ведь мы почти одногодки?"
Ласковое, теплое чувство охватило его. Павел
– Коньячок самый лучший. Именинничек знает толк в винах!
Аносов промолчал. Он не сводил глаз с Танюши, чем окончательно смутил ее. Вспыхнув, девушка собралась убежать, но Павел Петрович улыбнулся и спросил:
– Говорят, вы с Камы. Я тоже оттуда. Не знаете меня?
– Вы - Аносов, много слышала о вас, - просто ответила она, и сразу между ними завязался сердечный разговор.
– Давно бы так!
– одобрил полковник и протянул руку к вину.
После обеда, когда все разбрелись кто куда, Павел Петрович сошел в садик и присел на скамью. Сладостное, щемящее чувство не покидало его. "Отчего же из мыслей не уходит эта скромная девушка с черными глазами?" подумал он и взглянул на горы. Как темные облака, на горизонте тянулись опаловые вершины Уральского хребта. Голые острые утесы, нависшие над безднами, под лучами солнца сверкали огромными аметистами. Вершины Таганая пламенели, и тысячи оттенков и красок всеми цветами радуги переливались в небе. Аносов не удержался и восторженно вслух сказал:
– Чудесен наш Урал!
– Нет ничего краше!
– отозвался приятный голос, и Павел Петрович увидел Таню, стоявшую на дорожке. Инженер подошел к ней.
– Пушкин воспел Кавказ, - вздохнув, сказал Аносов.
– Но кто же воспоет этот дивный край, незаслуженно обойденный поэтами?
– Я думала, что вас интересует только завод, а вы, оказывается, любите еще и поэзию, - удивилась она.
– А я, знаете, очень, очень люблю русские песни!
– немного помолчав, сказала девушка.
Через несколько дней Аносов имел случай убедиться в этом. В ясный солнечный день Павел Петрович случайно встретил Таню на плотине. Отсюда во всей своей прелести раскрывался городок с узкими кривыми улочками, сбегавшими с гор. В ларях плотины журчала вода. На заводской площади толпились верблюды, позванивая колокольчиками. Нагруженный оружием караван собирался в дальний путь. Подле него суетились погонщики, приемщики клинков, лаяли псы. Своей пестротой и криками всё напоминало восточный базар. Разговаривая, молодые люди медленно шли по извилистой тропе, которая бежала среди густого ивняка вдоль пруда. Завод давно остался позади, его строения за обширными водами казались теперь низенькими и далекими.
Павел Петрович и Таня стояли на берегу. И вдруг она запела просто, без жеманства:
Во поле березынька стояла...
Павел Петрович восхищенно смотрел на девушку.
В этот миг Аносову вспомнились четкие очертания величавого Петербурга, одетая в гранит Нева и мрачные бастионы Петропавловской крепости, где недавно томились декабристы. Павел Петрович не утерпел и сказал:
– Нет ничего прекраснее на свете Петербурга! Город окутан голубоватым призрачным туманом. А весной - сказочные белые ночи... Но это прекрасное не для всех. У меня до сих пор в ушах стоит звон цепей. Здесь, неподалеку от нас, прошли декабристы...